Спрашивала с подковыркой, с бабьей въедливостью.

– Почем же мне знать?

– Ох, врать вы мастер! – Она скорчила рожицу. – Слухи ходят, что скоро мы с графом породнимся. Вот только знать бы, как?

– Кто тебе об этом сказал? – сразу стал серьезен Волков.

– Сорока на хвосте принесла.

– Говори.

– Да к черту вы ступайте! – нагло заявила девица и попыталась встать и уйти.

Он поймал ее за руку.

– Ну, хватит, – заговорил Волков примирительно. – Признавайся, кто тебе сказал про это?

– А может, и сам граф, – свысока ответила красавица, не желая садиться. – Умолял остаться на бал, руки мне целовал.

– Руки целовал? – удивлялся кавалер.

Брунхильда протянула к нему руки, растопырила пальцы и проговорила чуть ли не с гордостью:

– Каждый палец мне обслюнявил, дурень старый. Говорил, что не было у него такой страсти за всю жизнь, просил меня остаться у него гостить, мол, породнимся мы скоро, что я, если захочу, хозяйкой его замка стану.

Волков даже рот раскрыл от удивления.

– Чего вы рот-то раззявили, чего невинную простоту изображаете? – зло ухмылялась Брунхильда. – Уж не думайте, что я поверю, будто вы о том не знали. Будто, не поговорив с вами наперед, он стал мне такое говорить. Ну, чего зенки-то на меня пялите? Уже сосватали меня за старика, а сами теперь прикидываетесь.

– Да я клянусь…

Но она его не дослушала и сказала:

– Пока стены не будет, так ног для вас не раздвину, а лезть станете, так на лавку спать от вас уйду.

Сказала, вильнула подолом да ушла, увернулась от его руки, когда он хотел ее поймать.

– Ёган! Монах! – крикнул кавалер.

Оба монаха откликнулись: и Илларион, и Семион. Они сидели у стены и оживленно беседовали. Семион говорил своему молодому товарищу, что потребна его помощь будет в богослужениях, когда храм возведут, а брат Илларион с удовольствием соглашался помогать.

– Ты, ты! – указал кавалер на брата Семиона. – И ты, Ёган. Завтра в город езжайте, найдите архитектора, пусть подмастерье какого посоветует, чтобы дом этот поделить.

– Да, господин, – поклонился Ёган. – Съезжу, нам еще и амбары большие потребуются, заодно о них поговорю.

– Да, съезжу, – согласился брат Семион. – Как раз место под церковь выбрал, думаю в деревне ставить, на выезде.

– Сразу и материал купите. – Волков усмехнулся. – Деньги теперь у монаха есть.

Брат Семион поджал губы, видно, что деньги, полученные от епископа, на нужды господина ему тратить, может, и не хотелось, да ничего не попишешь.

– И мне нужно в город, – тут же ввернула Брунхильда. – Деньги давайте, мне юбки новые нижние требуются. И туфли новые. Иначе гость дорогой приедет меня смотреть, а я как нищенка, может и развернуться.

Волкова от этой мысли едва не передернуло, но он сдержался, чтобы не нагрубить, и сказал холодно:

– Терезу с племянниками возьми, им тоже одежду купи, чтобы выглядели подобающе.

– Как изволите, – ядовито отвечала красавица.

Тихо стало в доме. Сестра с племянниками улеглась за очагом, у кухонных столов, на сдвинутые лавки, и Брунхильда уже разбросала руки и ноги на перинах. В доме жара, она спит раскрытая, почти в прозрачной рубахе, а Волков все сидел за столом, хоть и хотелось лечь под бок к этой строптивой женщине. Только еще служанка Мария, стараясь не шуметь, мыла в кадке посуду.

Кавалер поставил кулак на кулак и опустил на них голову. Мыслей было столько, что передумать их все и трех голов не хватило бы. Полный сумбур. Тут и постройка церкви и дома, и распри с кантонами, все попы от него войны ждут, и женитьба на дочери графа, и сватовство самого графа, если не привирает Брунхильда, и волк. Да разве все это осмыслить можно? Все продумать, все предусмотреть. И ведь никто не поможет, не разрешит за него ни одного дела. Попы только повелевать способны, а делать, решать – это все ему. Ему думать и решения принимать. Ему вести за собой людей. Ему брать на себя ответственность. И за распри, и за женитьбу, и за деньги, что на церковь получены. За все. А значит, и кара ему будет. А как иначе? Горцы обозлятся, герцог рассвирепеет, купчишки из Фринланда – и те могут деньги собрать и войско нанять. Как тут не призадуматься?

И главное, что все это: и попы, и женитьбы, и деньги, и волки, и церкви – сплелось в один клубок, который катится и его за собой тянет. А так не хочется распрю затевать, осточертели уже войны. А от него только их и ждут. Но почему, почему чертовы попы толкают его к этому? Разве не видят, что он давно устал, разве не понимают, что ему это все не под силу? Может, не видят, а может, им просто плевать, гнут свое – и все. Они и сеньоров в бараний рог при надобности скрутят, что им бывший солдат? Бросить бы все ему.

Если бы не боялся он потерять все, чего уже достиг: и славу свою, и имя, и землю, – так собрался бы, взял деньги, Брунхильду с сестрой да сбежал бы куда глаза глядят. Но Волков так поступить не мог, уж больно дорого достались ему положение его и его имя, чтобы их потерять. Он от своего уже не отступит, как разогнавшийся в атаке рыцарь, что несется на ряды пик, не может уже остановиться, даже предвидя свою погибель, не может. Так и кавалер не мог. Видел ряды пик, продолжал лететь вперед и, кажется, уже не надеялся на то, что все обойдется. Он уже чувствовал, что не удастся ему пожить мирно. Не удастся.

Почему? А может, потому, что он и вправду Длань Господня?

Кавалер усмехнулся. Надо же, придумает поп – Длань Господня. За дурака его держит, думает глупой лестью потешить его самолюбие.

Тут раздался грохот, Волков поднял голову. Горшок Мария на пол уронила и теперь испуганно смотрела на господина, а он поманил ее к себе.

– Простите, господин, – тихо сказала служанка, подходя к нему.

Он поймал ее за руку, притянул к себе, хоть девушка и упрямилась, он все равно притянул, похлопал по заду и спросил:

– Ну, тяжко тебе одной весь дом вести?

– Тяжко, господин, – отвечала та, а сама ни жива ни мертва стояла и думала со страхом, что затевает господин.

Он достал из кошеля талер протянул ей.

– За что? – с испугом спросила девушка, деньги не брала.

– Да не бойся ты, – произнес Волков, вкладывая деньги ей в руку. – Это за старание твое, за работу.

Он опять похлопал ее по заду. Зад у девицы