Или убьет: никто не смел перечить королеве Мэб.

Обошлось.

И позже Макэйо пришлось уехать, надолго… тогда, кажется, Торхилд впервые стала ждать его возвращения не с ужасом, а с затаенной надеждой. Дни считала. Боялась, что шрам, тогда не белый, а жуткий, розовый и вспухший, отпугнет его.

А он привез букет ромашек, васильков и колокольчиков, серебряную клетку с говорящим попугаем и еще ожерелье из опалов. Мамино. Ему тоже нашлось место в сумке.

— Я поставлю на тебя защиту. — Макэйо рисовал на коже руны соком ежовника, бесцветным, но обжигающим. — Только, боюсь, надолго ее не хватит. Поэтому, родная, как только окажешься на месте — беги. Это твой единственный шанс.

— От кого бежать?

— Просто беги. Ты же найдешь дорогу домой?

Вот только дома ее не ждут. Дядя думает, что Торхилд мертва, и совсем не обрадуется ее появлению. Скорее всего, даже поступит именно так, как следует поступать в подобных ситуациях.

Честь рода важнее жизни.

— Глупости. — Макэйо тоже успел ее изучить. — Нет ничего важнее жизни. Оставь пафосную чушь кликушам. Не стоит умирать из-за чести, долга или любви. Пока ты дышишь, ты можешь отыскать новую любовь. Или понять, что долг был не столь важен, а те, которые кричат о чести, весьма часто сами ее не имеют. Поэтому пообещай, маленькая псица, что постараешься выжить. Что бы ни случилось, но ты постараешься выжить.

Ему было сложно отказать, особенно глядя в глаза, светло-зеленые, как молодой лист папоротника.

— Вот и умница.

Его поцелуй — первый за последние два с половиной года, прощальный — был нежен. Проведя большим пальцем по губам, словно стирая след от этого поцелуя, Макэйо добавил:

— Я действительно буду о тебе помнить.

Он сам вывел Торхилд из комнаты и передал на руки альву в золотом панцире, добавив пару слов на высоком алири. Торхилд не поняла, но ей показалось, что Длинный Шип просит о чем-то. Она стояла, сжимая обеими руками сумку, и ждала.

— Закрой глаза, — велел сопровождающий.

И она подчинилась.

А когда открыла, то обнаружила, что стоит не в дворцовом коридоре, но… где?

Стены. Запахи. Свет и снова запахи. Так много, что голова идет кругом. И Торхилд чихает, пытаясь справиться с собой же.

— Ворота там. — Жесткие руки развернули ее, указав на серую стену. — Беги.

Торхилд не могла. Она стояла, озираясь, не в силах справиться с растерянностью и страхом.

— Беги же! — Сопровождающий ударил по лицу. — Быстро!

И она вспомнила. Побежала, пытаясь уйти от альва и той неведомой опасности, которая вскоре перестала быть неведомой… Не следовало оставаться в лесу на ночевку. И задерживаться рядом с городом. Прав был Макэйо: бежать. Пока есть силы, пока есть шанс сохранить жизнь, пусть и крохотный, но бежать.

Она бежала…

И стрелы подгоняли, напоминая, что будет больно. А Тора боится боли.

С детства. И бег длился долго, кажется, вечность. До того самого дерева. До молодого пса, вынырнувшего вдруг из леса… и райгрэ, который появился, когда Торхилд уже перестала надеяться… Она еще решила, что первозданная жила послала ей спасение.

И попросила о защите.

Она ведь не знала, кто он.

Виттар Бешеный.

Чудовище в любом из обличий.

Он вырезал целые деревни. И вывел жилы к белокаменному Айонору, выпустив пламя на городские улицы. Он устраивал дикую охоту. И убивал своих же, едва лишь заподозрив в предательстве.

А теперь он имел полное законное право распоряжаться жизнью Торхилд.

Дядя, наверное, рад будет… все само решится, без его участия.

Должно было решиться.

Тот, кто стоял рядом с Торхилд, не собирался ее убивать. Не сейчас, во всяком случае. Почему? Он разглядывает ее, как… как Макэйо. Хочет того же?

Да. Пожалуй.

Ждет. Дает ей иллюзию выбора? И если ответить на молчаливый вопрос, который Торхилд читала в светлых глазах, то она получит шанс.

Макэйо сам говорил, что мужчины мягче относятся к женщинам, с которыми делили постель. И если так, то надо просто ответить. Движением. Словом. Хоть как-то. Но ей слишком страшно, и единственное, на что Торхилд способна, — смотреть в эти светлые глаза, думая, что на самом деле умирать не так и больно…

Если не больно, то ладно.

— Встань, — попросил райгрэ, и Торхилд поспешно поднялась.

Он был так близко.

И оказался еще ближе. Торхилд отступила бы, но некуда — сзади стол. А сбоку — кресло. Побежит и…

— Не бойся. — Ее повернули спиной, и холодные металлические когти коснулись шеи. — Не шевелись, пожалуйста.

Даже если бы и хотела, не смогла бы. Тело Торхилд больше ей не подчинялось.

— А дышать можно и даже нужно. — Теперь его руки лежали на плечах Торхилд.

И вновь она подчинилась, пытаясь сосредоточиться на дыхании.

От райгрэ исходил резкий запах — мускуса, железа и камня. Вожака. Сильного и молодого. Он же, наклонившись, уткнулся носом за ухо и просто стоял. Горячее дыхание щекотало шею, и Торхилд подумала, что, наверное, ему совсем не сложно будет эту шею перекусить. Одно движение челюстей и… как с тем лучником, от которого ошметки остались.

— Я запоминаю твой запах, и только, — пояснил он. — Потерпи еще немного.

Торхилд кивнула и сумела не потерять сознание, когда его язык коснулся уха.

— Вот так. — Ее развернули. — Ну-ка посмотри мне в глаза.

Она смотрела, но от ужаса ничего не видела.

— Неужели я настолько страшный?

Надо ответить, но сил нет.

— Успокойся. — Торхилд вдруг обняли и прижали к груди. Теплая ладонь легла на голову. — Я не причиню тебе вреда, клянусь рудой. И никому не позволю.

Он уговаривал Торхилд, мягко, ласково, и по голове гладил, и шептал, что в его доме безопасно, что никто не посмеет ее оскорбить, что дядя при всем желании до нее не доберется, а он желает, не понимая, что война многое изменила.

И вообще не должны маленькие девочки воевать.

Торхилд выжила, и это говорит лишь о том, что она сильная и умная. А значит, с остальным справится…

Он, конечно, альвов ненавидит, и доведись встретить Макэйо, убил бы не задумываясь, но он не настолько безумен, чтобы ненавидеть еще и Торхилд. Почему-то показалось — голос дрогнул слегка.

Не она виновата перед родом, но род перед ней — не сумел защитить, а теперь свою слабость прикрывает вымышленным ее позором.

Нет, страх не исчез, но отступил, стал не таким всепоглощающим.