Скверно всё это было. Очень скверно. Но делать нечего. Пройдясь с матушкой по всем аспектам коварного бытия, я потихоньку полегоньку успокоился и постарался держаться семнадцатого правила дракона: «Никогда ни о чём не жалей». Хорошее, между прочим, правило. Толковое. Мудрое. Главное понимать его верно, не наглеть, не зарываться и не переиначивать в такое вот: «Всегда и на всё клади с прибором». А что касается пропавшей Силы, так решил: какие наши годы, добудем в бою или заработаем. И пусть это будет самой большой потерей из всех возможных. Аминь.

Короче говоря, взял я себя в руки и, восславив Великого Неизвестного, стал строить будущее из обломков прошлого. И первым делом занялся «Сибирскими зорями». Нутром чуя, что неприятность моя каким-то образом связана с этим дурацким журналом, я не поленился, нашёл чёрный целлофановый пакет, тщательно упаковал в него вещдок и нанёс сверху белым маркером отвращающий знак — личный вензель в центре круга, вписанного в равнобедренный треугольник. Закончив с этим, приступил к следующему — к инвентаризации артефактов. Надо же было понять, на что могу рассчитывать в данную минуту. Тут речь вот о чём. Когда непосредственная Сила у мага кончается, он может выбрать Её из личных заряженных артефактов, которые я по ясной аналогии называю «консервами». Можно при случае воспользоваться и чужими, но для этого требуется знать их управляющее слово или заклинание. Помимо «консервов» есть ещё Десятинный Котёл. Всякий маг сбрасывает в него десятую часть обретённый через таинство непосредственной Силы, и может черпнуть из него в минуту смертельной опасности. Сколько нужно, столько и может взять, но лишь один раз в году. Ещё маг может получить Силу от другого мага в подарок или взять в долг. А дракон в случае крайней необходимости способен перераспределить Силу между нагонами. Но, прежде всего, конечно, вход идут личные артефакты.

У меня на тот час имелись девять заряженных колец, три боевых браслета, зажигалка, кастет и монгольский кинжал с ручкой из «лууны яс» — священной кости Небесного дракона (так в религиозных монгольских сказаниях называют кости динозавров). Весь этот высыпанный на стол брикабрак тянул на пять тысяч с хвостиком. Плюс дома я прятал волшебную дембельскую заколку для галстука в виде истребителя МИГ-31, пивашку-открывашку и штопор-самокрут. Это ещё где-то семьсот. На круг выходило около шести тысяч. Не густо, конечно. Но и не ноль. А если не ноль, то это значит, «всё не так уж плохо на сегодняшний день».

Завершив учёт-подсчёт, я рассовал часть артефактов по нычкам, часть — по карманам, выбрался из-за стола, изобразил два притопа, три прихлопа и проорал фальшиво, но громко:

И билет на самолёт с серебристым крылом,

Что, взлетая, оставляет земле лишь тень.

Пеликан сообразил, что напряг рассосался и опасность миновала, сорвался с металлического прута и перелетел на стол, где благополучно застыл до следующего раза.

Между тем, в голове моей царил полный хаос: Холобыстин со своими самоубийцами, странные слова чёрной провидицы, журнал с мутным стишком, провал в Запредельное, удивительная кошка Красопета — всё перемешалась. Навести порядок в сознании можно было только наведением порядка в реальности (причём во всех её составляющих — и в обыденной, и в магической), чем я, собственно, и собирался плотно и немедленно заняться. Причём заняться — теперь, когда обошлись со мной столь грубо, — с особым пристрастием.

Перекинув Силу с трёх колец-оберегов в кастет вампира и, тем самым, зарядив его до упора, я накинул плащ, сунул под мышку пакет с журналом, наказал пеликану присматривать за хозяйством и отправился творить великие дела.

Погодка на дворе стояла отвратительная. Совсем с цепи сорвалась погодка. Пошла в разнос. Перепрыгивая лужи, скакал я к стоянке через раскисшую детскую площадку и думал на бегу: а ведь некоторым именно такую слякоть только и подавай. Бывают-бывают извращенцы. Помнится, один студентик из тех, которые себе на уме, любил бродить холодными и сырыми осенними вечерами по улицам северного города и слушать шарманку. Обязательно и всенепременно вечерами холодными и сырыми. Чтобы у всех-все-всех прохожих были бледно-зелёные и больные лица. А ещё лучше чтобы снег мокрый падал, и сквозь него сверкали газовые фонари. Совсем, надо признать, тот студентик на голову трудным был. И кончил, кстати говоря, плохо: уходил топориком двух старушек как право имеющий, и сгнил на каторге как тварь дрожащая. А вот любил бы такими сопливыми вечерами греться у печки с книжкой тогдашнего Акунина — Шкляревского, глядишь, жизнь бы по-другому сложилась. Ей-ей. От душевной маяты в скверную погоду никто ничего не придумал лучше этого вот набора: огонь в печи, плетёное кресло, побитый молью плед, кружка глинтвейна и кошка в ногах. Только чтоб кошка была настоящей, чтоб муркой она была облезлой, а не той волшебной пронырой, вроде Красопеты, которая горазда прыгать в Запредельное. И которая, между прочим, чёрт знает куда подевалась.

Болид завёлся с полтычка, и я, очень надеясь на то, что высохну по дороге, сразу врубил обогрев салона на полную катушку. Надеялся между прочим небезосновательно. Заведующая отделом поэзии «Сибирских зорь» Э. Н. Фролова жила и навсегда опочила в доме номер тридцать шесть по улице Трилиссера, а туда от центра даже при хороших раскладах не меньше двадцати минут езды.

Со стоянки я вырулил дворами на улицу Ленина, с неё — на Дзержинского, возле — чур меня, чур — кожно-венерологического диспансера повернул на Декабрьских Событий и там уже погнал до упора, собирая все — и кто их только придумал? — красные светофоры.

Проезжая пересечение Декабрьских Событий с Первой Советской, бросил взгляд на Танк и, как всегда, подумал о машине времени. Это уже чисто рефлекторно. Дело в том, что однажды (было это несколько лет назад, на следующий день после просмотра фильма «Машина времени») катил я мимо этой водружённый на постамент «тридцать четвёрки» и вдруг подумал, что именно вот так вот, вечно неподвижным, будет выглядеть для внешнего наблюдателя аппарат, прущий на всех парах по стреле времени в будущее. В известном фильме Саймона Уэллса перемещение машины времени показано глазами находящегося внутри профессора Хартдегена, и мир там вокруг него меняется с бешенной скоростью. Потрясающий спецэффект. Только почему-то не показано, что видит в это время тот, кто находится за бортом аппарата. Лично я полагаю, видит он какую-то неподвижную штуковину, которая стояла на этом самом месте до его рождения, и будет стоять на этом самом месте после его смерти. Хотя, быть может, я ошибаюсь. Буду ещё думать. Всякий раз буду думать, проезжая мимо Танка. Мимо легендарной этой машины, возле гусениц которой когда-то взял у фарцовщика за сумасшедшие деньги свои первые пятьсот первые джинсы.

Квартира безвременно покинувшей нас госпожи Фроловой, эта стандартная двухкомнатная «распашонка» на четвёртом этаже некрасивой панельной пятиэтажки, оказалась опечатана. Какое-то ответственное лицо прилепило к стальной двери бумажные полоски с важными оттисками и кудрявыми подписями. Меня это обстоятельство не смутило. Меня вообще в этой жизни уже мало что смущает. Вытащив из потайного кармана Ключ От Всех Дверей, любезно изготовленный для меня полсотни лет назад колдуном Лао Шанем, я приготовился к тому, что на языке уголовного кодекса называется незаконным проникновением. Но едва отодрал бумажки и вплотную занялся первым замком, услышал, как хлопнула дверь в подъезд. Во, подумал, непруха. Чертыхнулся, выдернул ключ, поплевал на бумажки и присобачил на место. Отошёл от двери на шаг и прикинулся лопушком.