Во время этой третьей попытки взойти на гору Карим, должно быть, любовался пирамидой К2 и мечтал о вершине. В Конкордии, в полутора днях пешком от К2 он поставил свою палатку рядом с палаткой шерпов. Шерпы молились, слышались их буддистские песнопения. Будучи исмаилитом и веря в Аллаха, Карим никогда бы не стал молиться горной вершине. Для него К2 была не богиней, а просто огромной скалой.

* * *

Носильщики и альпинисты провели вместе неделю, но жили обособленно. «Я не помню по имени ни одного из них», – сказал итальянец Марко Конфортола. Проблему представляло даже обсуждение рабочих вопросов. Большинство носильщиков говорили только на своих малораспространенных языках, таких как балти, кховар, ваханский, шина и бурушаски, тогда как Марко говорил по-итальянски. Дело осложняли и культурные барьеры, например Марко любил салями. Мусульмане же, как известно, свинину не едят. Многие из них считали неправильным, что европейские женщины ходили в шортах, и смущались, когда альпинисты смотрели на DVD фильмы о любви. «Фильм «Brokeback Mountain» шокировал меня», – вспоминал двадцатисемилетний носильщик из Галапура по имени Якуб. Но он все равно посмотрел его.

Якуб, как и большинство его собратьев, жил отдельно от клиентов и спал на открытом воздухе. У носильщиков были даже свои уборные. «Это немного напоминало «равенство порознь», – вспоминал Ник Райс. – Но мне больше нравились туалеты носильщиков. Европейцы чувствовали себя неважно, и в наших туалетах часто было грязно».

Но и обычные, и высотные носильщики считали культурный обмен полезным и не придавали большой важности «проступкам» своих нанимателей. «Мне было забавно», – вспоминал Джехан Шах, пятидесятитрехлетний носильщик из деревни Куардо. Он слышал, как пара из команды «Прыжка с разбегу» громко занималась сексом в своей палатке. «В Пакистане такого не бывает, но почему я должен быть против, если так принято в Корее?»

Кроме того, в экспедициях хорошо платили. Средний заработок пакистанского рабочего – 2,81 доллара в день, а Джехан Шах и другие носильщики получали девять долларов в день или девяносто центов в час, если работали по десять часов. Можно было заработать и гораздо больше, экономя на ботинках, носках и солнцезащитных очках. Компании, организующие экспедиции, обычно обеспечивают носильщиков этим жизненно важным снаряжением, но многие перепродают его по получении. «Если не поцарапаешь солнечные очки, за них можно выручить сто рупий (1,2 доллара) на базаре в Скарду, – говорит тридцатишестилетний носильщик из Гулапура Шуджаат Шигри. – Это хорошие деньги».

Сейчас носильщики в основном получают нечто вроде премии при устройстве на работу для покупки необходимых вещей. Одни приобретают хорошее снаряжение, другие – минимально необходимое, третьи вообще ничего. Носильщики часто идут босиком или в дешевых шлепанцах, чтобы сберечь хорошую обувь. Кто-то надевает разные кроссовки, выброшенные бывшими клиентами. Когда случается непогода, экспедиции раздают бесплатное снаряжение, имеющееся в запасе на экстренный случай, но его всегда не хватает. Многие носильщики считают, что лучше немного потерпеть неудобство, но сохранить хорошее снаряжение для перепродажи. Отсюда отмороженные пальцы ног и обожженные ультрафиолетовыми лучами, красные, как гранат, глаза.

Носильщики получают больше, если идут быстро. При благоприятной погоде за сезон можно совершить пять или шесть походов к К2 и обратно. «Если трижды сходить к горе, можно обеспечить семью на год», – говорит Заман Али, девятнадцатилетний носильщик из деревни Тисар, где он выращивает ячмень, горох и пшеницу. Одни грузы предпочтительнее других. По словам Али, «лучше всего палатки и котелки», потому что они постоянно нужны. В 2008 году он нес палатку-столовую для сербской команды. Если нести рис, его могут съесть по пути, тогда носильщика раньше отправят назад и он меньше заработает.

Забастовки носильщиков довольно часты, но в 2008 году почти никто не бастовал, потому что «все экспедиции соглашались с нашими тарифами», говорит Яффар Вазир, президент профсоюза носильщиков. Чтобы у экспедиций не было соблазна пересмотреть договоренности, носильщики всегда имеют при себе заламинированные карточки-удостоверения и брошюры, разъясняющие их гражданские права.

Тем не менее, по словам Сайеда Амира Разы, генерального директора компании Alpha Insurance в Исламабаде (единственной компании, страхующей пакистанских носильщиков), две трети носильщиков в тот сезон шли к К2 без страховки, несмотря на требования пакистанского законодательства, согласно которому страховать необходимо всех. Полис обходится в 1,75 доллара в месяц, а в случае смерти в результате «очевидного несчастного случая» выплачивается 1200 долларов. Если свидетелей смерти нет, что часто бывает, когда носильщики рассредоточиваются или проваливаются в трещины, страховка аннулируется. В среднем ежегодно подтверждается смерть двух застрахованных носильщиков. Никто не фиксирует смерти не застрахованных.

Альпинисты-иностранцы тоже вынуждены брать риск на себя: их жизни не страхуются. Даже специальные страховые компании, такие как Patriot Extreme, отказываются распространять покрытие на несчастные случаи и смерти на высоте более 4500 метров. Это ниже, чем базовый лагерь К2.

Эвакуация пострадавших – тоже особое дело. Раньше пакистанская сторона обеспечивала вывоз по воздуху, если пилоты «Бесстрашной пятерки» могли сесть в месте, где находится пострадавший, но никто не возмещал армии расходы на такие полеты. Эти спасработы стоили пакистанским наголоплательщикам бешеных денег, говорит генерал М. Башир Баз, руководитель комапании Askari Aviation, предоставляющей вертолеты. Теперь правительство требует, чтобы каждая альпинистская экспедиция регистрировалась в Askari и вносила возвратный залог в шесть тысяч долларов. Но, по словам генерала, в 2008 году это сделали только три четверти экспедиций. «Нет залога – нет эвакуации», – отмечает Баз.

В кабинете генерала в Исламабаде на рабочем столе под стеклом лежит наклейка на бампер, и любого, кто обращается за услугами, он просит прочесть, что там написано. «Правильные суждения – результат опыта, а опыт – результат неправильных суждений». Если альпинисты отказываются платить, генерал неодобрительно качает головой, представляя легионы романтиков, оторванных от реальности и идущих к Дикой горе.

* * *

Экспедиции 2008 года установили базовый лагерь на морене в трех километрах от подножия К2 вне досягаемости лавин. Желто-зеленые купола палаток вырастали изо льда как грибы, на тентах красовались баннеры спонсоров. К концу июня это был многонациональный палаточный городок с населением в сто двадцать человек. Из палаток доносились смех и рок-музыка, генераторы урчали среди груд электрокабелей, мокрые носки сушились на веревках, солнце нагревало солнечные батареи.

Тут и семейные фотографии, и непрочитанные письма. Потрепанные буддистские шарфы – хадаки в основании пирамиды напоминают размотанные льняные ленты, в которые оборачивают мумии. В жаркие дни отсюда исходит запах разложения, пропитывающий волосы и одежду тех, кто решил постоять у мемориала. Металлические пластины, закрепленные на камнях, сверкают в лучах солнца. На них выгравированы имена погибших на горе и даты начиная с 1939 года.