Если мы думаем, что постправда маркер нашей эпохи, мы себе льстим. Гёльди была осуждена по модели постправды, что далеко не всегда случалось в том же Средневековье или даже на инквизиционных судах, как бы к ним ни относиться сегодня. Ее осудили не из-за ее ведовских деяний, реально доказать которые судьи не смогли и не хотели, а по слухам, точнее — ее казнили как фокус схождения фейков, что равно осуждению своего собственного бессилия.

Примерно столетием раньше, в период охоты на Салемских ведьм, дочь добропорядочного пастора Сэмюэла Пэрриса заболела странной болезнью: она кричала, издавала животные стоны, пряталась в домашней мебели, а ее тело принимало кататонические позы. Доктор Григгс, начитанный в церковной литературе, ссылаясь на известное тогда сочинение Коттона Мэзера (1663–1728), пуританского священника, биолога, медика и специалиста по ведьмам в Новой Англии — «Удивительные знамения относительно ведовства и одержимости» (1689), после обследования девочки, пришел к выводу, что это не что иное, как ведовское воздействие. Диагноз подтвердился, когда вскоре начали заболевать и другие дети в округе. Виновницу нашли быстро, на нее указали сами заболевшие дети, как и в случае с Анной Гёльди, ею оказалась служанка в доме Пэррисов по имени Титуба, вероятно африканка. В марте 1692 года вместе с Титубой были арестованы еще две женщины, все трое были подвергнуты специальной экспертизе по выявлению признаков (или знамений), указывающих на их сношения с дьяволом. Следует помнить, что лучшими кандидатами в ведьмы, как в Европе, так и в Америке, оказывались дамы с нестандартным социальным профилем — нищенки, вдовы, негритянки, с физическими увечьями или со странными привычками, например, как одна салемская старуха, не спавшая по ночам и занимавшаяся ткачеством, которую потом тоже признали ведьмой, вменив ей слишком большую для ее лет физическую активность. У всех трех арестованных женщин такой профиль был.

Судебная и теологическая интрига на Салемском процессе заключалась в следующем: ни у кого не вызывало сомнений, а Мэзер это со знанием дела обосновал в своем трактате, что пострадавшие подвергались воздействию Сатаны. Все они рассказывали о приходивших к ним духах ведьм, но известно, что Нечистый, прежде чем использовать человека и заключить с ним пакт, должен получить его согласие. Без него Нечистый не работает. Дьявол может искушать человека, но согласие сотрудничать человек дает сам. Полемика разыгралась вокруг вопроса: насколько ведьма была или нет свободна в своем выборе — отказать или согласиться работать на нечистую силу. Поскольку если ее свобода воли в этом минимальна, то ее как бы не за что судить. Иначе получится как с той нормандской свиньей-детоубийцей, которую одели в человеческие одежды, проволокли по улицам, повесили на виселице за задние ноги, а потом сожгли на костре. Эта история произошла в 1386 году. Кроме людей, за экзекуцией внимательно следили и сами свиньи, надо полагать, в качестве морального урока.

Учитывая исход Салемского процесса, сто пятьдесят осужденных и девятнадцать казненных человек, свободу воли в общении с дьяволом судьи все же признали. Нельзя сказать, что все судьи в Салеме были садистами и «прирожденными убийцами» и получали удовольствие от власти над несчастными женщинами — хочу подчернуть, что никоим образом их не оправдываю, — и нет сомнений, что они больше всего хотели найти дьявола, но их поиск, как потом и у швейцарцев, зашел в фокус постправды: неважно кто ведьма, если мы так решили.

Постправда — ментальная дифракция. Физическая — если не вдаваться в детали физики и геометрии, заключается в огибании волной препятствия, то есть проникновения в область (геометрической) тени огибаемого объекта; ментальная — огибает предмет своего описания, всегда пролегая в области семантической тени. Проще говоря, постправда никогда не является высказыванием о событии или предмете, а только о его возможности. Содержание такого высказывания относится к реальности, точнее, к нашим представлениям о ней, как вирус к органической субстанции, оно живет и передается за счет модальности возможного.

Иосоантропия сегодня — новая форма средневекового бестиария (от лат. bestia «зверь»), в Средние века бестиарии представляли собой сборники рассказов про животных с иллюстрациями и аллегорическим смыслом, как правило нравоучительным. Такие же книги имели хождение и на Руси, они назывались «Физиологами», название отсылает к греческим сочинениям, известным еще в Александрии II века. Этот жанр становится особенно популярным в эпоху, когда народная культура приобретает вес в обществе и тоже, как и культура элит — или даже в большей степени — начинает управлять смыслами этой эпохи. В бестиариях животные и растения не только похожи на человека, но и в известной степени оказываются лучше его — умнее, талантливее, сообразительней и т. п., — они его учат и тем самым как бы возвращают в мир природы с четко проставленными акцентами на добром и злом. К слову, высокий уровень советской мультипликации («Ну, погоди!», «Ежик в тумане», «Кот Матроскин» и многие др.) говорит о том, что в СССР бестиарии играли важную роль, и народная культура там действительно существовала, причем именно в средневековом модусе — с ясным знанием о добре и зле.

В средневековых книгах этого жанра волк, лиса, заяц… или, что еще интереснее, мандрагора, травянистое растение, используемое во многих культурах мира как сильный галлюциноген, выступают как слишком-люди, являясь как бы зумингом тех человеческих качеств или пороков, которые необходимо подчеркнуть. Корни мандрагоры — даже не обязательно ее для этого пробовать — могут явно напоминать то ли животного, то ли человека, в психологии зрения этот эффект называется парейдолией или парейдолическими иллюзиями. Многие из нас не раз с ними сталкивались в жизни, когда, разрезав яблоко или луковицу, в одной из половинок видели человеческую рожицу или морду животного.

Парейдолический способ видеть, когда смутный и не напоминающий никакой предмет зрительный образ достраивается мозгом до четкого изображения: лица, морды животного или узнаваемой фигуры — лишний раз напоминает нам о том факте, что хотим мы того или нет, но мы постоянно находимся в антропном секторе и не можем из него выйти, а может нам этого на самом деле и не нужно.

Бестиарная культура, будь то в форме средневековых книг или современных мультфильмов, как и бесчисленные анекдоты про животных, имеет свою обратную сторону: экзальтированность ее носителей. Человек с легкостью воспринимает рассказы и картинки, изображающие зверей и растений в качестве людей, но он и с неменьшей легкостью готов ринуться к трансцендентному, в религиозном смысле, и к запредельному — в психологическом. То, что в бестиариях человек возвращается к универсуму природы, не отменяет его стремления к божественному, тем более эта тема никогда не оставляла людей Средних веков. Так, австрийская визионер и мистик Агнесса Бланнбекин (1244–1315), чьи откровения были опубликованы одним монахом спустя более четырехсот лет после ее смерти[53], ощущала, что у нее во рту находится крайняя плоть Христа. Ощущение это, по свидетельству Агнессы, приходило к ней очень часто и каждый раз наполняло ее высшей радостью, женщина представляла, как проглатывает крайнюю плоть Иисуса, и потом он рождается в ней заново. Откровенность, с которой она об этом повествует, может и сегодня шокировать многих наших пуритан и священников — к вопросу о «темных» Средних веках, каковыми они многим представляются, которые во многих отношениях были временем гораздо более свободным, чем мы в нашем, таком демократическом мире. Не совсем, однако, понятно, насколько описанные ощущения превратились у Агнессы в тактильную, буквальную форму евхаристии или же они больше имели эротический контент…[54] Хотелось ли ей заняться со Спасителем фелляцией или просто съесть его для последующего рождения — остается под вопросом.