В ванной я заперлась, разделась и встала под душ. Конечно, о том, чтобы заехать домой переодеться, речи не шло, но, по крайней мере, прохладная вода должна была меня хоть немного оживить. Она и оживила. Почти. Растершись как следует полотенцем, которое я сочла свежим, я натянула свой спортивный костюм, уже не казавшийся мне таким мягким и приятным, надела кроссовки, засунула папку с завещанием под майку и вышла из ванной.

Стас сидел в кухне и ждал меня с чашкой крепкого кофе. И за это я была ему бесконечно благодарна. Пока я пила кофе, он молчал. Я тоже молчала, глядя поверх его головы в начинающее светлеть окно.

— Ты поедешь? — нарушил, наконец, молчание Стас.

Я кивнула, не собираясь открывать рот. На душе у меня было муторно. Во-первых, я просто боялась. А что вы хотите! Я женщина, и мне положено дрожать от страха в разных сложных жизненных обстоятельствах. Во-вторых, я беспокоилась за этого кретина Алекса. Конечно, он не сделал мне ничего хорошего и вообще был порядочной сволочью, но все-таки родственник… В-третьих, я боялась себе представить, какую гадость омерзительный папашин партнер может сотворить с попавшей к нему в лапы маленькой девочкой. И почему-то именно это тревожило меня больше всего. Возможно, во мне взыграл нереализованный материнский инстинкт.

— Я поеду с тобой, — сообщил Стас, допивая кофе одним глотком. — Ты такая дура, что обязательно попадешь в историю.

— Никуда ты не поедешь, — ответила я бесцветным голосом. — Я, конечно, дура, но не до такой степени, чтобы нарушить объявленные условия. Мне было велено приехать одной.

— Хорошо, — он встал и сильно потер шею. — Ты поедешь одна, а я поеду следом.

— И все испортишь, — окрысилась я. — Нет уж, если он тебя заметит, пиши пропало…

— Вы никуда не поедете, — раздался из кресла глухой голос. — Я собираюсь задержать вас по подозрению в убийстве.

Мы оба обернулись на детектива, и лица у нас, видимо, были такие, что тот нахмурился.

— Вы, мисс Верник, будете задержаны как свидетельница. А вы, сэр, по подозрению…

— По подозрению в чем?! — лицо Стаса не предвещало ничего хорошего.

— Ваш брат был убит, — упрямо сказал Горчик. — Ваш второй брат явно в этом замешан. Ваш третий брат… в общем, тут дело нечисто, и вы должны быть допрошены по всем пунктам. Подробно.

— На здоровье, — пожал плечами Стас. — Допрашивайте. В тюрьму вы меня посадите, что ли?

— Во всяком случае, из этого дома вы не выйдете, пока я вам не разрешу, — спокойно сказал детектив и поднял руку. В руке у него был пистолет.

Я сдавленно ахнула и отпрянула назад. Не то чтобы я испугалась пистолета в руках Горчика — в меня он стрелять, разумеется, не станет. Просто у меня появился план.

Стас стоял посреди комнаты, смотрел на пистолет, и его лицо все темнело и темнело, постепенно становясь чернее тучи. Детектив, в свою очередь, не сводил с него глаз.

Я приложила руку к животу и пискнула слабым голоском:

— Извините, мне нужно в туалет…

Они не обратили на меня внимания. И зря. Потому что я шмыгнула в ванную, заперла дверь, пустила воду, открыла окно и вылезла наружу, ободрав плечо об узкую оконницу.

Адрес, который назвал мне папенькин партнер, находился на тихой и красивой улице Святого Марка. Дома здесь были, в основном, двух и трехэтажные, но попадались и старые кирпичные шестиэтажные билдинги, в одном из которых и располагалась нужная мне квартира.

Поднимаясь по лестнице, я представляла, как посмотрю в глаза этому гаду, которому богатство так важно, что ради него он готов поубивать половину Нью-Йорка, и что скажу ему.

Гад ждал меня — дверь в квартиру была приоткрыта. Я вошла, постояла у порога, привыкая к полумраку — в квартире было значительно темнее, чем на улице, а свет почему-то не горел. На обшарпанном столе белел клочок бумаги. Я подошла поближе, взяла листок и поднесла его к окну, чтобы разобрать то, что там было написано.

«Поднимайся на крышу». Всего три слова. Я задумалась. На крыше этот гад может сделать со мной все, что угодно — я панически боюсь высоты. Вроде бы, шестой этаж — это не Эмпайр Стейт Билдинг. Но мне хватит.

Откровенно говоря, мне ужасно не хотелось никуда идти, тем более, на крышу. Надо было взять с собой Стаса, подумала я с запоздалым раскаяньем. Но Стаса рядом не было, а в ушах у меня звучал голос: «С малюткой непременно что-нибудь случится…»

Мешкать было нельзя. Я глубоко вздохнула, на секунду зажмурилась, достала папку с завещанием и, держа ее в руках, вышла из квартиры.

Ветер, которого совсем не чувствовалось внизу, ударил мне в лицо, когда я оказалась на крыше. Низкие облака, предвещающие дождь, казалось, нависли над самой головой, так, что хотелось пригнуться. На дальнем краю крыши, у низкого бортика, стояли две фигуры: одна высокая, широкоплечая, в длинном кожаном плаще, а другая — маленькая, озябшая, в синем пальтишке, с развевающейся по ветру охапкой спутанных рыжих кудрей. При виде этой крохотной жалкой фигурки мое сердце дрогнуло и перевернулось. Гад крепко держал девочку за руку, а она стояла смирно, только ежилась под порывами ветра.

Я сделала несколько неуверенных шагов вперед, стараясь не смотреть вниз, и увидела, как большая рука сильнее стиснула детскую ручонку.

— Я пришла! — крикнула я поспешно. — Отпусти ребенка!

Гад усмехнулся. Я подошла еще ближе, и теперь видела его лицо. Да, господа… Сказать, что он был красив — значит, не сказать ничего. Про таких говорят — дьявольски красив. Его глаза сверкали, густые волосы падали на воротник роскошной блестящей волной, белоснежные зубы поблескивали в утреннем полумраке.

— Отпущу, конечно, — пообещал он, не переставая улыбаться, и подтянул девочку поближе к себе. — Давай сюда папку, радость моя.

Я больше не смотрела на него — я вглядывалась в бледное личико ребенка. Глаза девочки были полны слез, но она молчала. Я протянула одной рукой папку, другую руку протягивая к малышке. Мне хотелось взять ее на руки и прижать к себе.

Гад принял папку у меня из рук, умудрился раскрыть ее, не выпуская детской ладошки, бегло просмотрел содержимое, удовлетворенно кивнул, широко улыбнулся и быстрым неуловимым движением перебросил девочку через бортик крыши. В ту же секунду я, не успев ни о чем подумать и вообще не поняв, что делаю, нырнула следом, успев схватить полу синего пальтишка.

Ветер бросился мне в лицо, паническое ощущение падения заставило зажмуриться, и единственное, что я могла — изо всех сил стискивать край пальто девочки, которая почему-то не закричала. Но крик я услышала — это был мой собственный крик, отчаянный и короткий. Дальше я помню смутно: удар, но вовсе не такой сильный, как я ожидала, треск рвущейся ткани, девочка каким-то образом оказывается у меня в руках, снова падение, снова удар и треск… Нас с нею спасли маркизы, натянутые над окнами — эти бело-зеленые полосатые тенты, придающие улице европейский вид. На трех верхних этажах маркизы защищали окна от солнца, на следующем их не было, но было что-то вроде декоративного балкончика, который задержал наше падение, потом опять маркиза — девочка слабо вскрикнула, зацепившись за каркас, но я, продолжая падать, утянула ее за собой… Над входом был полотняный козырек, он порвался под нашим весом, но упали мы не на мостовую — кто-то подхватил нас и, не удержав, свалился навзничь, а мы — на него. Я продолжала держать ребенка мертвой хваткой и не могла открыть глаза. Не знаю, сколько времени мы так лежали, оглушенные падением. Малышка зашевелилась первой. Я рефлекторно прижала ее к себе, и она тихонько пискнула — видимо, мои объятия больше напоминали стальные клещи. Постаравшись ослабить свою хватку, я открыла глаза, увидела, что лежу на груди Стаса, и резко села. Голова у меня закружилась, в глазах потемнело, а когда темнота немного рассеялась, я увидела, что Стас тоже сидит на земле и трясет головой. Где-то выла сирена, этот вой приближался. Девочка стояла рядом, держалась за мое плечо и всхлипывала. Я обняла ее и ощупала с ног до головы — чудо чудное, на ней не было ни царапины!..