— Так точно, — дежурно ответил майор.

Рогозина немного сбавила тон:

— Я понимаю, вами движут благие намерения. Вы хотите спасти девочку. Но пока вы работаете под моим началом, вы будете использовать в работе только те методы, которые приемлемы для меня. Это понятно?

— Так точно, — глядя мимо нее, повторил Круглов.

— То, что сейчас произошло… для меня неприемлемо категорически. Я считаю такие методы — а — вредящими делу, б — в принципе недопустимыми при общении с подозреваемыми и обвиняемыми. Если такое повторится еще раз — наша с вами совместная работа закончится. И никакие Руслан Султанычи вам не помогут. Это понятно?

— Так точно, — как робот произнес в очередной раз Круглов.

Но Рогозина не сомневалась — именно из-за демонстративной реакции подчиненного, — что тот ее услышал.

Обстановку немного разрядило появление Ромашина. Пожилой патологоанатом, поняв, что еще шаг, и он встрянет в неприятный разговор, попытался было отойти, но Рогозина повернулась к нему с вопросом:

— Что у вас, Петр Сергеевич?

— Для следственного эксперимента все готово, Галина Николаевна, — ответил он.

— Отлично. Ждите нас в морге.

— Хорошо.

Он развернулся и пошел обратно по коридору, держа руки в карманах белого халата.

Круглов был красен как рак — другой мужик увидел, как баба его отчитывает!

Но баба не собиралась оставлять свою жертву в покое.

— Николай Петрович, я надеюсь, между нами не осталось недоговоренностей?

Он стиснул зубы.

— Да нет. Все предельно ясно.

Они отвернулись друг от друга, и каждый на предельной скорости зашагал в свой конец коридора.

На операционном столе тихо и мирно, словно в мясницкой, возлежала свиная туша. Заслуженный патологоанатом перебирал инструменты, компьютерный гений заряжал камеру.

Оба оглянулись, когда в помещение вошла Рогозина.

— Все готово? — спросила она.

— Да, — ответил Тихонов, ловя ее в объектив.

— Иван!

Он примирительно поднял руки вместе с камерой.

Послышались шаги, и в морге появились двое — Овечкин в наручниках и сопровождающий милиционер.

— Снимите с него наручники, — распорядилась Галина Николаевна.

Милиционер, выполняя ее приказание, с любопытством смотрел не на Овечкина, а на свинью.

— Подойдите сюда.

Овечкин послушно приблизился к столу. Он был настолько напуган и заинтригован, что даже не отреагировал на появление Круглова. Впрочем, и майор вел себя непривычно скромно — тихонько устроился в углу, никак не обозначая свое присутствие.

— Иван, снимаешь? — негромко поинтересовалась Рогозина.

— Так точно, — в тон ей отрапортовал Тихонов.

— Гражданин Овечкин, — уже громче проговорила она, — возьмите скальпель.

Тот с интересом посмотрел на нее. Потом, словно смирившись с капризом, приподнял брови, пожал плечами и взял блестящий инструмент.

Ромашин, наблюдавший за происходящим, даже дернулся, словно хотел поправить нерадивого экзаменуемого, решив, что Овечкин сейчас по ошибке ухватится за лезвие.

— Теперь сделайте на свинье точно такие же разрезы, какие вы делали на своих жертвах, — продолжила Рогозина.

Овечкин замер со скальпелем в руке. Круглов аж приподнялся, глядя на него во все глаза.

Растерянный взгляд на Рогозину… на свиную тушу… на скальпель… в камеру…

— Вы понимаете меня?

— Отлично понимаю, — это прозвучало даже несколько заносчиво.

Овечкин решительно занес скальпель и сделал на туше несколько разрезов.

Круглов торжествующе улыбнулся, глядя на молчащую Рогозину.

Помедлив пару мгновений, она подошла к Овечкину и забрала у него скальпель.

— Все, Иван.

Тихонов опустил камеру, а Галина Николаевна повернулась к милиционеру.

— Уведите.

Тот застегнул наручники на запястьях Овечкина и вместе с ним покинул морг.

— Петр Сергеевич, сколько времени вам понадобится на сравнительный анализ? — спросила Рогозина у Ромашина.

— Немного. В пределах часа, — ответил тот, подходя к столу.

— Хорошо. Не будем вам мешать.

Она дала знак Круглову и Тихонову и вышла вместе с ними.

Ромашин отделил от свиной шкуры фрагменты с разрезами и, в свою очередь, разделил их на части. Поместил кусок кожи на предметный столик большого микроскопа, посмотрел в окуляры. Вставил другой кусок во второй микроскоп, снова посмотрел.

Вертикальные разрезы не совпадали.

Ромашин повернул препараты на девяносто градусов. Разрезы стали горизонтальными. Конденсоры позволяли видеть все неровности, все детали. Но Ромашина снова постигло разочарование — разрезы категорически отказывались совпадать.

Патологоанатом оторвался от микроскопа и начал снимать перчатки.

— Вы как раз вовремя, Галина Николаевна, — проговорил он, не оборачиваясь, когда вошла Рогозина. — Это не он.

— Вы уверены?

— Да, — ответил Ромашин. — Разрезы на свинье делал дилетант. Рискну предположить, что скальпель он держал первый раз в жизни.

— Спасибо, Петр Сергеевич, — со вздохом сказала Рогозина. — Жду вас через десять минут у себя. Будем думать, что делать дальше.

— Итак, следственный эксперимент показал, что разрезы на жертвах делал не Овечкин.

В обычных офисах планерки, как правило, не вызывают большого энтузиазма. Но не в Федеральной Экспертной Службе. Здесь они в последние часы походили на бои разъяренных быков.

— Чушь! — взвился Круглов. — Он мог специально сделать другие разрезы.

— Мог, — Ромашин развел руками. — Но я бы увидел руку профессионала в любом случае. Разрезы же Овечкина — разрезы дилетанта.

Круглов не желал сдаваться.

— Ну и что? У него мог быть сообщник… Галина Николаевна, уж не хотите ли вы его отпустить?

— А что у нас против него есть? — в лоб спросила его Рогозина.

— Как — что? Мотив! Признание! Вам мало?!

Рогозина, сама того не замечая, тоже повысила голос.

— Овечкин болен шизофренией. Так что его признание недорого стоит. Он мог убедить себя в том, что он — убийца. И теперь свято в это верит. Кстати, это объясняет и то, что он не говорит, где последняя жертва. Он просто этого не знает.