– Вы действительно считаете, что сторонники Патела так опасны?

– Да, особенно Гилберт Дрейк при определенных обстоятельствах. А могут быть и другие. Некоторые анонимные письма, полученные ею в прошлом году, достаточно недвусмысленны. Кроме того, написать что-то на бумаге или сказать по телефону – это совершенно разные вещи.

– А американец?

– Безвреден. Но я хотел кое-что у вас спросить, Эдвард. Не для передачи.

– Да?

– Эта история с собакой. Перед министром внутренних дел я делал вид, что это сущие пустяки. Не стоит создавать лишний ажиотаж. Но мне это не нравится.

– И никаких следов?

– Нет. Что вы знаете о ее семейных отношениях?

– Не так много, как хотелось бы, – откровенно признался сэр Эдвард. – Миссис де Вир, к сожалению, закрытая книга. По слухам, там какие-то неприятности с дочерью. Очевидно, она ненавидит мать, но это может быть преувеличением. Она по-прежнему живет в доме. Комиссар Грант задумчиво потер подбородок.

– И собака тоже. Жила.

Сергей Милеску поправил подушки на постели, лег и проверил угол наклона телевизора с плоским экраном над камином, желая убедиться, что изображение будет ясно видно всякому, кто лежит на спине. Он впервые занимался сексом в квартире сэра Эдварда Мэннинга. Все должно быть идеально.

Сергей взглянул на настенные часы: шесть двадцать три вечера. Скоро придет Эдвард. Утром он дал Сергею ключи.

– Приготовь все. Игра начинается в ту самую минуту, как я войду в дверь.

Сергей с трудом поверил ушам, когда Эдвард предложил поменяться ролями. Несколько месяцев Сергей добивался именно этого, желая стать не просто игрушкой, а чем-то вроде постоянного любовника. Но когда он уже уверился, что старый подонок никогда не изменится, Эдвард не только согласился заняться сексом в своем доме, но и сам предложил Сергею стать господином на это время. Много дней молодой румын трепетал от возбуждения при одной мысли об этом. Но сейчас трясся не столько от похоти, сколько от страха.

«Что, если я все изгажу»?

«Нет. Нельзя. Я должен».

Дверь квартиры открылась. Сергей услышал глухой стук упавшего на пол портфеля, тихий шорох снимаемого пиджака и туфель.

– Ты где?

– Здесь.

Войдя в спальню, сэр Эдвард ощутил прошедшую по телу дрожь возбуждения. Сколько времени прошло с тех пор, как он приводил сюда любовника? Вне всякого сомнения, много лет. Он не помнил. И не помнил, когда мальчик так сильно возбуждал его. Все дело в пьянящей смеси ненависти и желания.

Сергей думал, что скрывает свою ненависть, но она была так же очевидна, как каменно-твердый член между его бедрами. И такой же возбуждающей.

«Неужели я сделал глупость, разрешив ему прийти? Позволив хоть ненадолго стать главным? Возможно. Но именно опасность делает все таким сладостным».

– Приятное местечко.

– Спасибо.

– Раздевайся и ложись.

Эдвард поколебался, разглядывая появившуюся в комнате видеокамеру на треножнике в углу и бухту каната на комоде.

– Никакой съемки. Я в своем положении не могу позволить…

Ответом была резкая, неожиданная пощечина.

– Я приказал раздеться.

Сэр Мэннинг молча подчинился, думая о том, какое наслаждение его ждет.

И первые полчаса так и было. Сергею от природы было дано покоряться, но казалось невероятным, как быстро и умело он превратился в господина. Привязав Эдварда к кровати сначала за руки, а потом и за ноги, он проделывал такое, чего Эдвард ранее и представить не мог. Исследуя, дразня, временами причиняя боль, он никогда не доходил до той точки, где начиналось охлаждение, и при этом обладал энергией молодого бычка и изобретательностью шахматного гроссмейстера. Раз за разом он приводил Эдварда на грань оргазма, отказывая ему в экстазе разрядки.

После долгого тяжелого дня, в течение которого приходилось выполнять требования нового босса-женщины, ночь безграничного мужского наслаждения – именно то, в чем нуждался Эдвард.

«Почему каждому нужно признаваться в своей ориентации, когда тайная жизнь неизмеримо приятнее, а запреты придают ей еще большую остроту?»

– Оставайся здесь. У меня есть кое-что. Хочу, чтобы ты посмотрел.

Лежа на спине с широко разведенными руками и ногами и островками еще теплого воска, застывающего вокруг сосков и в паху, Эдвард был вынужден согласиться. Оставалось надеяться, что порно будет неплохим. Собственно говоря, он не был большим поклонником порно, предпочитая собственное изображение скверной игре и тупым сюжетам.

Но возможно, молодые люди любят такие вещи: цена за привилегию наслаждаться восхитительно юными любовниками.

Фильм начался достаточно предсказуемо: молодой хичхайкер обслуживает группу неправдоподобно красивых дальнобойщиков на стоянке для грузового транспорта. Мальчишка давился и явно страдал.

– Это не работает. Выключи.

Когда Сергей обернулся, Эдвард увидел его безумно возбужденные глаза и впервые ощутил нечто вроде страха.

– Выключить? Как насчет того, чтобы выключить тебя, старикашка?

Вынув свернутые комком носки из верхнего ящика комода, Сергей бесцеремонно запихнул их в рот Эдварда, после чего так небрежно, словно гасил свечи, зажал двумя пальцами его ноздри.

Паника была немедленной и полной.

«Он меня убьет».

Эдвард стал вырываться, понимая, что его усилия бесплодны, но по-прежнему пытался порвать веревки. Он ощущал прилив крови к мозгу, как давление распирает голову. Сейчас его череп взорвется, а глаза вылезут из орбит.

Он терял сознание, белый оштукатуренный потолок над его антикварной кроватью затянулся дымкой, медленно чернея. Он приготовился к смерти.

– Больше никаких разговоров. Смотрим кино.

Свершилось чудо: мальчишка отпустил его нос и вытащил изо рта носки. Воздух болезненно хлынул в легкие. А по щекам полились слезы.

– Иисусе! – всхлипнул он. – Это не смешно! Я думал, ты намерен меня убить.

– Может, и так, – улыбнулся Сергей.

Генри Уитмен чувствовал, как по спине струится пот, но прибавил скорости тренажеру «беговая дорожка». Каждодневные упражнения премьер-министра были утомительны, но делали чудеса с его стрессовыми уровнями.

– Премьер-министр, прошу прощения, что побеспокоил, но на линии министр внутренних дел.

Генри сурово нахмурился.

– Она что, подождать не может? – проворчал он своему секретарю Джойс Уитерс.

– Очевидно, нет, сэр.

Генри поколебался, понимая, как глупо, должно быть, выглядит в глазах Джойс.