Обожаю гулять весной или ранней осенью, когда солнце греет, но не обжигает, особенно по городскому парку, где на каждые два дерева приходится аж три скамейки и один ларек с пивом. Милое дело — пройтись вразвалку по аллее, потом присесть, потягивать под сигаретку из горла пенный напиток, любоваться белками, скачущими по веткам, умильно слушать, как поют птички.

Неплохо совершить променад утречком по городу, потом присесть за столик и, попивая кофеек, с доброй улыбкой на лице наблюдать за прохожими, снующими туда-сюда.

Просто замечательно, молодецки развернув грудь и слегка втянув животик, прогарцевать по пляжу вдоль кромки прибоя, бросать хищные взгляды на дамочек в минималистских бикини, прошвырнуться с одной из них вечерком по набережной, мило беседуя. А потом завалиться в ресторан.

Правда, здорово? Кто бы спорил. Тогда почему на деле все оборачивается так паскудно?

Сначала, в молодости, мне приходилось торчать в афганских горах, лазить по ним в самое пекло, да еще и груженным как последний ишак, а по ночам дрожать от холода. Потом были пустыни в бывшей советской Средней Азии, джунгли Индокитая, а теперь вот этот, мать его так, ландшафт с гнусным дизайном.

Я с трудом выцарапался из кустов и вышел на полянку. Там остановился, стряхнул с рукава ядовито-зеленую гусеницу размером с небольшого ужа и принялся вытирать полотенцем шею и физиономию, насквозь мокрую, перепачканную всякой гадостью.

Проводник сидел на корточках в тенечке и курил. Сухой и бодрый, как будто он последние сорок часов не пер на манер трактора впереди меня, а отдыхал по профсоюзной путевке в санатории.

Я глянул на часы. А ведь действительно почти сорок часов ходу! С двумя короткими, часа по четыре, дневками и несколькими привалами. Я каждый раз падал на землю и валялся без сил. Он неторопливо усаживался на травку или пенек, закуривал, начинал листать какую-то толстую замусоленную книгу и даже делал пометки на полях.

«Неужели вы решили?..» — сказал тогда китаец, и я было приготовился к худшему.

Но старый убийца в очередной раз удивил меня. Он от щедрот своих выделил мне проводника и учтиво распрощался, введя меня всем этим в легкий ступор. Никак не могу сообразить, с каких это пряников столько благородства и душевной щедрости?

В нашей с ним профессии такое как-то не очень принято. Хоть убей, не пойму, то ли этот осколок третичной эпохи является тайным романтиком и гуманистом, то ли он всерьез считает меня своим внебрачным сыном?

Так или иначе, но нам в этом веке больше встречаться не стоит. Любая доброта, как известно, имеет свои пределы. Поэтому в следующий раз он вполне может обойтись со мной с точностью до наоборот.

— Если не возражаете, я немного передохну. — Я на гудящих от усталости ногах подошел к проводнику и остановился в паре шагов от него. — А то, признаться…

Я действительно подустал настолько, что ноги мои сами собой стали выгибаться в обратную сторону. Мне очень хотелось прилечь и проснуться послезавтра, желательно ближе к ужину.

— Ничего не имею против, — сказал он, пружинисто поднялся, подхватил с земли старенький, заплатка на заплатке, рюкзак и забросил за спину. — Тем более что мы уже пришли.

— Разве? — Я развернул карту. — Надо же! А вы говорили, что нам топать еще пару часов.

— Считайте это приятным сюрпризом, сеньор и позвольте пожелать вам удачи. — Проводник изящно поклонился, шагнул в кусты и пропал, прежде чем я успел поблагодарить его.

Последний переход меня настолько вымотал, что я даже толком не обрадовался. Тупо сбросил на землю рюкзак, достал из ножен на бедре кинжал устрашающих размеров и принялся оборудовать лежку. Для начала нарезал веток. Вчера проводник показал мне дерево с мясистыми овальными листьями, забыл название, очень для этого подходящее. Оно настолько вонючее, что этим ароматом брезгует здешняя кусачая живность.

Я застелил ветками дно небольшой ямы, уложил в головах рюкзак и прикрыл его камуфляжной накидкой. Потом я улегся на эту вонь, водрузил сверху несколько веток покрупнее, включил будильник, закрыл глаза и хихикнул от удовольствия. А что, очень даже уютно. Не жестко, и комары не кусают, потому что брезгуют.

А Лаглинь сейчас небось давит мощным, но легким тельцем койку в каюте. Какой, спросите? Отдельной, надеюсь. Позавчера вечером старый китайский опер на полном серьезе утверждал, что собирается смыться из Тиберии на самолете. Так я ему и поверил.

Помните, что я рассказывал об учениях? Так вот, неподалеку от района, закрытого для их проведения, неназойливо отметилась неустановленная малошумная подводная лодка. Ее тут же классифицировали как российскую, и совершенно напрасно.

У моей страны давно нет денег на то, чтобы посылать такую махину на другой конец географии. А если они вдруг появляются, то им немедленно находят лучшее применение: инвестируют в строительство замков, покупку яхт и прочих приятных мелочей для эффективных менеджеров.

В Китае же средств для военных не жалеют. Если какой-нибудь тамошний менеджер вдруг становится слишком эффективным, то его тут же отстреливают. Вовсе не надо быть излишне умным, чтобы умножить один на один и понять, откуда пришла сюда эта субмарина.

Вы скажете, что в составе китайских ВМС нет малошумных подводных лодок? Целиком и полностью с вами согласен. В составе нет, а так есть. Многоцелевая, атомная, проект 093, тип «Шань». Думаю, ее опытный образец и забрел к берегам Тиберии. Исключительно с научными целями. Члены экипажа хотели послушать мелодичное пение тамошних попугаев и обнюхать ядовитые цветочки.

Я хлебнул из фляги воды и с большим трудом удержал ее в себе. Со вчерашнего дня мы с проводником пополняли запасы исключительно из местных водоемов. Для таких случаев существуют специальные таблетки, с гарантией предохраняющие от дизентерии и прочих кишечных сюрпризов. Только больно уж похабные на вкус. Полез было за сигаретами, но не довел это дело до конца, потому что отключился.

Тиха украинская ночь. Это известно всем и каждому. Здесь хоть и не Украина, но в темное время суток тоже тихо, особенно если никто не орет над ухом. На небе полным-полно звезд. Они кажутся невероятно близкими, так и хочется протянуть руку и сорвать парочку на погоны.

— «Почтальон», это «Центральная», — прозвучало сквозь помехи в наушнике.

Такой красивый позывной я получил на время операции. Ладно, пусть так. Могло быть и хуже.

— Где вы?

Какой же хреновый испанский у этого парня! Чем он, интересно, занимался все четыре года в академии? Только пиво пил и по бабам шлялся? Нельзя же так, честное слово.

— «Центральная», это «Почтальон», — сказал я, застонал и выругался. — Если навигатор не врет, я в полукилометре к юго-западу от поляны.