Вадим неопределенно пожал плечами.

– Как, как… Реактивных психозов масса. Еще и старые проблемы обостряются. Вон вчера пятеро поступило с диссоциативным расстройством идентичности. Классические случаи – хоть студентам показывай. И позавчера семеро.

– Богатый улов.

– Слишком богатый, – он недобро усмехнулся. – В самые урожайные годы максимум по трое в две недели привозили, а сейчас двенадцать человек за два дня. И еще куча новых пациентов по домам сидят на гидазепамовой и сульперидной диете.

– Немудрено. Нечасто каждый пятый умирает – морги переполнены, на кладбищах очереди, как на концерт. Вот народ с катушек и слетает потихоньку.

Деменко мрачно хохотнул:

– Это да. У меня за последние дни такие экземпляры попадались, что истории болезни хоть в рамочку вставляй на память. Один красавец вчера сидит напротив и мне проникновенно сообщает, что он Петр Первый. Я ему говорю успокаивающе, мол, все нормально, есть у нас и императоры, и адмиралы, и даже короли. По-настоящему есть. В диспансере в седьмой палате даже король Людовик-Солнце проживает – если его назвать не по титулу, буйствует.

– И что твой пациент?

– А он мне спокойно сообщает, что он не царь Петр Первый. А теплоход «Петр Первый».

Я рассмеялся и хлопнул Вадима по плечу:

– Выдумал небось?

– Обижаешь. У меня такая работа, что и выдумывать ничего не нужно.

Он помолчал минуту, а потом тихо сказал:

– Сегодня Лену хоронят. Поедешь?

– Да, – коротко кивнул я.

Деменко знал про мои непростые отношения с женой. И с Леной. Потому его вопрос был неоднозначным, а взгляд – пристальным

– Да в норме я, в норме, – отмахнулся я. – Совсем деформировался. Вадим, честно, вообще ничего не чувствую. То ли работой все из себя выбил. То ли мерзавец я первостатейнейший.

– То ли не любил просто…

– То ли, – повторил я. – Поедем на твоей или на моей?

– На твоей, но я поведу. – Деменко наконец отвел глаза. – Я свою в сервис на днях отдал. А тебе после… сколько уже дней ты торчишь на работе?.. только за руль садиться.

– Хорошо. – Спорить не хотелось, да и смысл? – А то попадем к Машке в контору из-за моей невнимательности. Вот жена удивится.

– Как она?

– Кали. Богиня смерти. По телефону – сурова и неумолима. А так я ее не видел уже несколько дней. Сегодня она тоже на похоронах – ребенок у подруги умер.

– Умер… – отозвался эхом Деменко. – У меня в подъезде воспитательница детского сада с балкона бросилась. Вся младшая группа… У нее на глазах.

– Твою мать, – меня передернуло. – Умеешь ты вовремя новость сообщить.

– А говоришь, профессионально деформировался, – грустно улыбнулся Вадим и хлопнул меня по плечу. – Пойдем позавтракаем для начала. На голодный желудок трудно провожать в Аид, говорили древние греки.

– Выдумал?

– Обижаешь…

И я продолжил вместо него:

– У меня такая работа, что выдумывать ничего не нужно.

Деменко изобразил демонический смех, и мы направились в кафе при больнице в надежде, что в такую рань там обслужат изголодавшихся служителей Асклепия.

Около кладбища мы припарковались почти в одиннадцать. До похорон Лены оставалось полчаса.

Всю дорогу сюда я внимательно разглядывал проносящийся в боковом стекле город.

Он изменился.

Постарел.

Умер.

На улицах не видно детей. Весной скверы и дворы всегда полнились ребятней и молодыми мамашами. Теперь же мамы лежат в больницах под действием мощных транквилизаторов или рыдают в квартирах. По слухам, в городе не осталось ни одного выжившего младенца. Тех, кто постарше, кто пережил тот день, родители держат взаперти – боятся второй волны эпидемии. Только что ж это за болезнь, если до сих пор не выявили в крови ни вирусов, ни бактерий, ни грибков? Блоги пестрели однотипными сообщениями – смерть, смерть, смерть. А в новостях успокаивают, что так, дескать, далеко не везде и вообще не так. Кто прав? Обычная истерия социальных сетей или жесткая новостная цензура?

Мусор за эти дни никто не убирал. Кое-где баки едва виднелись из-под завалов или просто лежали на боку. Запах пробивался даже через закрытые стекла машины.

Да и кому какое дело до мусора, когда город вот уже несколько дней хоронит жителей – и днем, и ночью. Маша сказала, что морг переполнен, она не успевает готовить документы. Вчера звонил друг детства Олег из ментовки – появились первые случаи нелегального захоронения. Люди не хотят ждать, пока будут готовы бумажки. Люди хотят проститься с умершими и хоть как-то жить дальше.

На улицах то и дело глаз цеплялся за повязки на лицах. Я привык к такому в отделении. Но видеть весной, в ясный теплый день прохожих в марлевых и одноразовых намордниках…

Город боялся. И не знал – будет еще один удар или все уже позади.

У меня зрело ощущение, что это даже не удар. А так, легкий шлепок ладонью по щеке. И от этого шлепка все вдруг начало разваливаться. Но кто или что за этим стоит? Просто так люди не умирают – без симптомов и в одно мгновение. Это иррационально, не поддается сухой медицинской логике. Нет таких болезней, которые бы срабатывали как по будильнику у миллионов людей. И нет такого военного токсина, который бы столь избирательно выкашивал население.

Древние китайцы проклинали врагов чудным пожеланием – «Чтобы тебе жить в эпоху перемен». Я предчувствовал, что эта эпоха близится, если уже не наступила.

Мы с Вадимом немного прогулялись по кладбищу – и не по своей воле. Мы просто заблудились. Такого столпотворения погост наверняка еще не видел. Людей собралось столько, что, казалось, будто сама земля прогибается и стонет под их весом. Оградки сломаны во многих местах, кое-где сбита плитка дорожек. Травяной ковер изорван тысячами ног, прошедшими по нему сегодня, вчера, позавчера. То тут, то там среди грязи и редких островков яркой весенней травы виднелись тусклые белые цветы, собранные в крупные соцветия на толстых стеблях. На ходу я оборвал один такой и размял в руке, пока мы с Вадимом прорывались через похоронные процессии. Бархатистые лепестки были разделены посередине тонкими розовыми полосками – красивый цветок, но совсем незнакомый. Или просто раньше не замечал?

Многоголосый гомон постепенно слился в однообразный шум, который изредка разрывали звонкие женские причитания. За решеткой забора стояли сотни машин – все ближайшие окрестности запрудили черные автомобили и пузатые автобусы. Цветные легковушки терялись в черном цвете – он преобладал, подавлял.

Я уже не понимал, куда идти. Мобильный телефон оказался бесполезным – везде, где мы проходили, женский голос холодно сообщал, что сеть перегружена. Деменко, казалось, тоже растерялся – метался из стороны в сторону, хотя именно он договаривался о захоронении Лены и должен был знать, где находится могила. По его сбивчивым словам вперемешку с ругательствами, выбить место нынче – задачка еще та. Кладбища оказались не готовы к такому нашествию, а для расширения их границ необходимо столько разрешений от властей, что проще дать на лапу непосредственно работникам и рыть могилы на проходах.