Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Каждый из десяти шагов подводил незримую черту, а сердце стучало все глуше. Окружающий мир вдруг приобрел небывалую четкость и резкость, примятая трава запахла дурманно, по-осеннему.
– Готовься умереть, – шепнули губы Орма, когда он замер напружинившись, как зверь перед прыжком. Нож лежал в его натруженной руке так, будто он с ним родился и использовал с детства вместо игрушки.
Самоуверенный болван. Им ведь нельзя отнимать чужие жизни, или после убийства парочки Топоров в нем что-то изменилось?
Я смотрел в антрацитовые глаза искателя, пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме слепой ярости. Если бы мы не были знакомы до этого дня, если бы не преломляли вместе хлеб, то я бы убил его без сожалений, но слишком лихо все закрутилось.
Достоин ли Орм смерти?
Странный вопрос. Нелепый.
Я убивал многих и делал это с холодным сердцем, убеждая себя, что люди те были отморозками. Мусором, пятнающим честь Лестрийской земли и великого Брейгара Инглинга. Годами выкорчевывал заразу, резал ее, как коновал, что спокойно отхватывает гниющие конечности. Но сейчас передо мной стоял брат женщины, которую я больше всего на свете хотел сделать своей.
Она любит свою семью, я знаю. Но мне не понять ее до конца, я всегда был одиночкой, несмотря на живых отца и брата.
– Вы готовы? – жрец закончил водить руками и осенять тайными знаками камни.
Напряжение сгустилось, любопытная толпа отпрянула, оставив нас с Ормом в кругу пальцев бога.
– Да начнется поединок!
Мы бросились друг к другу без долгих предисловий и раскачки. Вот сейчас… сейчас…
Быстрей бы покончить со всем этим.
Но вдруг со стороны города донесся топот копыт, отзвуки женского голоса царапнули слух. Народ, возбужденный до предела, заволновался. И когда я уже был готов нанести точный и единственный удар, раздался отчаянный крик:
– Стойте!!
Рука дрогнула в последний момент, как и сердце, вспугнутое знакомым до боли голосом. Я не смогу убить Орма у нее на глазах. Внутри все корчилось, сжималось, противилось одной этой мысли.
Я не смогу причинить ему вред.
– Остановитесь!!!
Нож замер, так и не закончив свой путь – на меня пыхнуло чужим жаром и запахом кислого пота. Под ребра ужалила сталь.
Это был единственный удар, и я пропустил его.
Рамона закричала так страшно, что крик этот мог бы расколоть горы и опрокинуть на землю небо.
Все-таки Орм не был опытным бойцом. Вместо того, чтобы оттолкнуть меня или отскочить на безопасное расстояние, он медлил. Медведь. Точно, неповоротливый медведь.
Было искушение вогнать свой нож в глухо колотящееся сердце, но вместо этого я налетел на искателя плечом – живи, Орм. Считай, что сестра спасла твою шкуру.
Он отлетел в сторону – нога проехалась по жидкой грязи. Искатель неловко взмахнул руками, разинул рот, но не успел произнести ни звука – все заняло крошечную долю мгновения. В глазах отразилось серое небо и мелькнуло изумление, а потом…
Потом был удар о землю со всего маху и влажный хруст. Примятая трава и раскинутые бестолково руки.
Кровь на траву и в грязь.
И тишина.
Единая судорога сковала каждого на этом пятачке земли в кругу священных камней. Даже боль оставила меня, затаилась.
– Орм! – дикий вой – и безмолвие треснуло, как яичная скорлупа. – О-о-орм!!!
Роран кинулся к сыну, упал на колени подле большого неподвижного тела. Тот не шевелился, будто дух его вышибло одним сильным ударом.
– Сыночек! – простонал Роран, протягивая трясущиеся руки. Голос его мгновенно ослаб, стал дребезжащим, старческим. – Вставай, сынок… вставай же…
Но все понимали, что Орм не встанет. Острый камень, притаившийся в траве, пробил ему основание черепа.
Смерть забрала искателя сразу.
Ко мне никто не спешил. Среди оцепеневших зрителей я выхватил фигурку любимой женщины – она переводила опешивший взор то на меня, то на брата, то снова на меня. Лицо бледно, как мел, руки трясутся, а взгляд…
У моей смерти глаза янтарного цвета – подспудно я давно это чувствовал.
И молился, чтобы она не увидела, как по белому полотну расползается алая клякса. Я, наконец, почувствовал боль. Кровь текла и текла, пропитывая рубаху и штанину – нож сделал свое дело, а жадный Отец Равнин решил прибрать обоих спорщиков.
Рамона коснулась губ, твердящих беззвучное «нет-нет-нет», крепко зажала рот и беззвучно закричала.
Уже вовсю лупил дождь. Ветер набирал силу.
– Великий Отец явил свою волю! – где-то на краю сознания прозвучал торжественный вопль.
А моя жрица сделала неловкий шаг и стала клониться вбок. Я дернулся навстречу, но боль скрутила пополам, опрокинула в грязное месиво. В ушах нарастал гул, словно кто-то со всего размаху ударил по голове кувалдой.
Последнее, что я увидел перед тем, как кровавое марево заволокло обзор – Рамона лишилась чувств и тяжело осела на землю.
Прости, любимая.
И прощай.
Глава 17. Тяжелый разговор
Рамона
Горы молчали.
Пустота, сосущая и глухая, воронкой разрасталась в груди и вытесняла то, что было душой. Я тонула в этой пустоте, не делая попыток глотнуть воздуха – все казалось бессмысленным. Зачем я дышу, хожу, вижу? В голове барабанным боем отдавались злые слова:
Ты убила своего брата, дрянь. Лучше бы ты умерла вместо него.
Ты прав, отец. Как же ты прав.
Лучше бы я умерла вместо них обоих. Или вместе с ними.
Сбылось мое видение, сбылся пророческий сон. А ведь я успела забыть о нем, глупая! Думала, раз он не появился в Книге Пророчеств, то это все игры моей фантазии, и переживать не стоит.
Я откинулась на постель и закрыла воспаленные глаза. Раньше я не знала, что можно столько плакать, что человеческое сердце способно вынести такую отчаянную боль и не разорваться. Хотя для меня было бы милосердней, если бы оно просто замерло и больше не билось.
…Я выла и кричала, как раненое животное. Вцеплялась ногтями в лицо и каталась по земле, полностью утратив человеческий облик, рвалась из пытавшихся удержать меня рук – туда… Самые страшные сны, самые жуткие кошмары не могли сравниться с тем, что случилось в кругу камней на старом капище. И виновата в этом я, только я.
Дорогу до Антрима я помнила смутно – все прошло, как в бреду. Мне влили в рот горький напиток, обжигающий горло, и нацепили амулет, подавляющий волю и чувства. Но все равно, стоило только глаза закрыть, как перед внутренним оком возникала картина моего личного конца
