— Оливия Уайлд — это я.

— Ч-ЧТО? — взвизгивая, Лелька отпрыгивает от меня как ужаленная и проливает на темно-шоколадный коврик коньяк. Хоть пятна не видно будет. Надеюсь. — Кто еще об этом знает?

— Женя? — спрашиваю писклявым голосом, смотря на нее снизу вверх и вжимая голову в плечи.

Лукаво улыбнувшись, Лелька поднимает с пола свои домашние тапочки и как заорет во все горло, швыряя их в шкаф:

— Кудрявый, выходи!

— Ч-ЧТО? — мой голос звучит настолько паршиво, что Лелька от неожиданности вздрагивает, снова проливая немного коньяка на коврик и уже на себя. Прямо в зону декольте. — Ты это с ним? — тыкаю на безобразие на диване и пялюсь на нее во все глаза.

Проследив за моим дрожащим пальцем, Лелька моментально заливается алой краской с головы до кончиков пальцев на ногах. Отводит смущенно-виноватый взгляд в сторону и залпом допивает содержимое бокала. Точнее, его остатки.

— Может, и с ним, — произносит, смотря в упор на кудрявого, что решает покинуть Нарнию. Страну чудес и Лелькиного тряпья. Надеюсь, он в лифчиках ее не успел запутаться, а то есть у Лельки мания на плечиках их держать. Еще бы трусишки туда повесила.

— Замечательно, — поставив с грохотом бутылку на пол, хлопаю в ладоши. — Хоть у кого все в шоколаде у-у-у.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— О нет, моя нервная система не выдержит этот вой, — шипит кудрявый, быстро залезая в штаны и покидая комнату. Ну вот, нашелся еще один нелюбитель моей симфонии. А ведь я так стараюсь, столько сил прикладываю у-у-у.

— Заткнись! — О, сразу видно папа — генерал. Ну что сказать? Не повезло тебе, кудрявый. — Давай рассказывай все по порядку.

— Я забыла у него телефон. Он нашел его и прочитал сообщения. ВСЕ сообщения. Занавес. У-у-у, — рапортую, периодически захлебываясь слезами и стискивая кулаки.

— Я читала статьи, — звучит обнадеживающе. — Он не простит, Поль. Прости.

— Я знаю у-у-у, — и снова слезы градом, и сопли из носа рекой. — Что сделать, чтобы он меня простил?

— Опровержение? — в ее голосе звучит надежда.

— Хреновая идея, — быстро рубит идею кудрявый.

— Слышишь, ты, я-не-строю-серьезных-отношений, вообще молчи, — зыркаю на него злым взглядом, приводя этим в замешательство.

— Поль, вот серьезно, ты реально думаешь, что, если подойдешь к нему и скажешь прости, он простит?

А вот действительно? Каковы шансы, что он вообще захочет меня слушать? Правильно. Нулевые. В лучшем случае просто развернется и уйдет восвояси, в худшем — покроет трехэтажным матом, потом только развернется и уйдет восвояси. Но слушать точно не станет, это сто процентов.

— Это не единственная проблема, — вытирая сопли платком, что ранее любезно вложила мне в руку Лелька, продолжаю: — Я люблю его у-у-у.

— Мы знаем, — звучит в унисон, заставляя поднять удивленный взгляд и увидеть сочувственно-насмешливый взгляд друзей. Неужели я настолько тугодум, что друзья догадались о моей влюбленности раньше меня?

— Поль, — сочувственно качая головой и думая о чем-то своем, ну, или моем, продолжает подруга: — Вам действительно надо встретиться, но так, чтобы он тебя выслушал. Я не знаю, где и как, но это единственный выход, если ты хочешь хотя бы извиниться.

Она права. Для начала не помешает просто извиниться, но как это сделать, если он меня избегает? Вот серьезно, я за ним сегодня весь день гонялась, как Алиса «В стране чудес» за белым кроликом. Он постоянно исчезал, стоило мне только моргнуть.

Но сейчас я уверена, как никогда, его прощение выбью любой ценой. Правда, его бы еще найти.

— Сегодня пятница? — Поочередно ребята кивают, давая положительный ответ. — Я знаю, где его найти.

Смертельные гонки, мой выход!

Полина… или на грани срыва

Желтый автомобиль с черными шашечками по бокам сквозь ночную мглу несется в сторону заброшенного аэродрома, где сейчас проходят «Смертельные гонки». В салоне спертый воздух, водитель — добродушный грузин в возрасте, любящий рассказывать байки о родине, а на душе пустота. Отвернувшись к окну, за которым простирается дорожка разноцветных огней и сливается в яркую полосу, я чувствую, как отчаянные слезы наворачиваются на глаза. Что со мной будет, если он не захочет меня слушать, не хочу даже думать.

Опускаю взгляд на руки, сжатые в кулаки, и вижу, как они трясутся. Надо же, а я даже не чувствую этого. Мое тело нещадно болит, отчаянно ноет душа, и разрывается на маленькие кусочки, которые уже не склеить, сердце. Адская боль проникает в подсознание, разрастается словно опухоль и медленно, но четко убивает…

Водитель останавливается в ста метрах от охраняемого двумя охранниками, а если точнее, огромными шкафами входа. Расплатившись, покидаю теплый салон. За спиной — пустырь, прямо — исписанная бетонная стена, старые ржавые ворота с амбарным замком, издающие противный скрежет при открытии, и, как сказала ранее, два шкафа. Высокие, широкоплечие, с похабными улыбками на лицах. Трясясь, как лист на промозглом осеннем ветру, делаю решающий шаг вперед.

— Здравствуйте. — О Господи, что я несу?! — Пропустите, пожалуйста.

Растягивая рукава пуловера, пытаюсь спрятать руки. Достаточно того, что и так чувствую себя на осмотре у развратных докторов. Взгляды что одного, что другого похлеще рентгена. И хоть на мне широкие джинсы с зауженной талией и балахон в два раза больше меня, я чувствую себя голой.

— Пропуск, — тот, что повыше, сально ухмыляется и протягивает руку, заставляя вздрогнуть и отпрыгнуть назад.

Пялюсь на его ладонь, словно на ядовитую змею, которая в любой момент может выпустить яд. Моргаю и снова смотрю, надеясь, что показалось. А нет, рука по-прежнему красуется напротив меня, только расположение немного сменила. Сейчас она напротив носа и щелкает пальцами. Слезы снова подступают, громко шмыгаю носом и отворачиваюсь, маленькими шажочками семеня к дороге.

В прошлый раз мы легко попали на ночное шоу, что организовывает золотая молодежь. Артем всего лишь предъявил карту постояльца — и нас пропустили. Карты у меня нет, а сальные взгляды охранников не очень тонко намекающих на второй вариант оплаты, так и заставляют послать их лесом. Дремучим и ужасным.