за Елизаветой и Павлом Сергеевичем, подпирает дверь и устраивает пожар с помощью разбитой лампы. Если бы мы не подоспели вовремя, то окружающие опилки и строительная древесина вспыхнули бы в мгновение ока. Театр сгорел бы, а вместе с ним – и свидетельства вины Марьи Остаповой.

Константин замолчал и обвел глазами собравшихся, словно ожидая вопросов. Однако на сцене повисла тишина. Наконец, ее нарушил Василисов, обратившийся к Марье:

– Сударыня, вам есть, что сказать?

– Это наветы… – начала вместо нее Аграфена Игоревна, однако чиновник особых поручений резко оборвал ее.

– Я обращаюсь к вашей дочери. Извольте замолчать и дать слово ей.

Марья впервые за все время подняла голову. Но смотрела она не на Василисова, который ждал ее ответа. Не на Черкасова, который доказал ее виновность. Не на матушку, которая готова была закрыть ее собой от всего мира. Девушка видела только одного человека.

– Родион, пожалуйста… – выдохнула Марья.

Сурин пораженно уставился на неприметную девушку, что ради любви к нему убила двух человек, и чуть было не сожгла еще двоих вместе с театром.

***

– Знаешь, дружище, после таких речей тебе нельзя прозябать в полиции, – иронично прищурился Павел, стоя у дверей театра.

– Да? И куда же, позволь поинтересоваться, ты меня направляешь?

– Ну, либо в актеры, на сцене ты держался очень уверенно. Либо в прокуратуру, там тоже ценят красивые обличительные речи.

К театру подъехала тюремная карета. Гороховский с одним из городовых вывели на улицу Марью Остапову. После своих слов на сцене она замкнулась в себе и, казалось, не замечает ничего вокруг. С отсутствующим и безразличным видом она подошла к карете, забралась внутрь и не повернулась даже когда тяжелые зарешеченные двери замкнулись за ней. Черкасов грустно проводил экипаж взглядом.

– Нет уж, Павел. Моя задача – искать преступников. Забивать им гвозди в крышку гроба на суде, убеждая публику в их виновности, все же не по мне.

– А так сразу и не скажешь. Что ей грозит?

– Думаю, каторга. Вряд ли кто-то сможет оспорить, что она умышленно убила двоих людей, и покушалась на вас с Бетси. Разве только защита станет настаивать на умоисступлении или беспамятстве…

– Слушай, Константин, – остановил его Руднев. – Я должен извиниться перед тобой. Ты прав, из-за Бетси я теряю голову. У меня не было права срываться на тебя вчера вечером.

– И ты меня прости, – ответил Черкасов. – Твоя помощь в расследовании действительно оказалась неоценимой. И мне стоит больше доверять твоим суждениям.

Вместо ответа, Павел протянул ему руку, и Константин с радостью ее пожал. Следом из театра начали выходить остальные. Пристав Богородицкий, прошествовав мимо, только процедил сквозь зубы что-то, отдаленно напоминающее благодарность. Василисов был более вежлив.

– Беру свои слава назад, господин Черкасов, – сказал он, пожимая руку коллежского регистратора. – Не дурно, совсем не дурно. Поздравляю с поимкой злоумышленника. Я передал приставу, чтобы Осипа Вайса немедленно освободили. Честь имею.

Затем настала пора принимать и вовсе восторженные поздравления. Бетси выпорхнула на крыльцо, повисла на шее Руднева и наградила его поцелуем.

– Пашенька, – радостно прощебетала она. – Ты спас мне жизнь и помог найти убийцу Тани. Я не сомневалась в тебе, но такого не ожидала!

Черкасову достались лишь немногим более сдержанные похвалы Прянишникова. Штабс-капитан тряс руку Константина с таким энтузиазмом, что грозил ее оторвать.

– Константин Андреевич, блестяще! Я так рад, что эта ужасная трагедия осталась в прошлом. Какое счастье! То есть, очень жаль Татьяну и Григория, конечно же. Да и Марью, если уж на то пошло, тоже. Но все же! Преступник пойман, а значит можно открыть-таки театр вовремя!

Он повернулся к Бетси, которая что-то жарко шептала на ухо Рудневу.

– Елизавета Михайловна! Завтра к полудню жду на возобновление репетиций!

– Конечно, Митрофан Федорович, – не мгновение отвлеклась от спутника актриса. – Можете на меня рассчитывать.

Черкасов усмехнулся про себя, подумав, что уж Бетси-то получила все, что хотела, оставшись главной актрисой будущего театра.

Последней на крыльцо вышла Аграфена Игоревна. И без того немолодая женщина за час, казалось, постарела еще на десяток лет. На смену правильной осанке пришла согбенная спина, а шаг стал шаркающим. Проходя мимо Черкасова она не сказала ни слова, лишь ожгла его ненавидящим взглядом. Константин хотел было что-то сказать, но не нашел нужных слов. Он хотел поговорить с Павлом, но посмотрев на воркующую парочку решил оставить его с Бетси в покое. Он задумчиво двинулся прочь от театра, мимолетом обратив внимание, что осенняя листва практически облетела, оставив голые ветви ожидать зимы. Небо на севере хмурилось, обещая дожди.

Эпилог

Свежий номер «Губернских вестей» сообщал:

«23 ноября во вновь отстроенном театре г. Прянишникова труппою русских драматических артистов открылся зимний сезон. Игралась комедия Островского «Бедность не порок». В продолжение сезона, до Великого поста, спектакли будут даваемы по воскресеньям, понедельникам, вторникам, четвергам и пятницам. Всего в зимний сезон будет дано не менее 75 спектаклей»

Иначе, как чудом объяснить это не удастся, но после всех ужасных и трагичных событий, выпавших на долю театра, Митрофану Федоровичу удалось-таки открыться в срок. От первоначальной труппы на сцене остались лишь Бетси, Сурин и Безуцкий. Оставшиеся роли пришлось закрывать бывшим актерами труппы старого театра и просто любителями – вновь выписывать иногородних талантов у Прянишникова не было ни времени, ни денег. Однако все от него зависящее антрепренер сделал. Вновь напоминая укротителя в цирке (не хватало лишь хлыста), он за месяц заставил новую труппу выучить не только «Бедность не порок», но и закончить вечер второй комедией, «Кри-Кри». К вящему неудовольствию Руднева (ведь ему приходилось видеться с Бетси куда реже, чем хотелось бы), Митрофан Федорович устроил премьерный марафон – уже 25 ноября дал «Блуждающие огоньки», комедию Антропова, и комедию «Знакомые незнакомцы». 26 ноября – еще два спектакля: «Приемыш» князя Кугушева и водевиль «Любовь и кошка».

Представления пользовались успехом, собрав всю интеллигентную публику города. Но ни один из последующих спектаклей не превзошел премьеру. Аншлаг! В зале яблоку негде упасть! Но лучшие места все равно были зарезервированы за тремя сыщиками, раскрывшими запутанное дело: Черкасовым, Рудневым и (к удивлению последнего) Юрием Софроновичем Гороховским.

Когда труппа закончила играть «Бедность не порок», их трижды вызывали на бис. Бетси получила два огромных букета. Тот, что вышел чуть скромнее, оказался от Руднева. Более роскошный преподнес чиновник особых поручений Василисов. Надо ли говорить, что, если бы взгляды могли метать натуральные громы и молнии, при встрече с Рудневым Семен Владимирович обратился бы в горстку пепла?

Повторный шквал аплодисментов обрушился,