Это должно быть нечто очень непостоянное и независимое» [Woolf 2005: 108].

С точки зрения постороннего, преломленной сквозь биографию, написанную мистером Гудмэном, и критические цитаты о Найте, Себастьян – просто писатель, живущий в Лондоне. Более «истинная» жизнь в изложении В. добавляет русскую юность Себастьяна, утрату матери и отца в детстве, смертельно опасное бегство от большевиков, университетское отчуждение и одиночество, круг чтения, взаимосвязь его жизни и искусства. Набоков добавляет новый слой к множественным источникам, из которых черпала Вулф, стараясь создать как можно более достоверную жизнь Джейкоба: этот слой – расследование В., которое само содержит еще один слой – сверхъестественное вмешательство Себастьяна в расследование. В. лишь смутно осознает это вмешательство, когда приходит к выводу, что он и Себастьян – единое целое. В «Волнах» таинственное единство писателя Бернарда с шестью друзьями и то, как Вулф воссоздает комнаты Джейкоба и его смерть, добавляет лирическую эмпатию к генриджеймсовскому сюжету о вмешательстве призраков, что позволяет Набокову передать боль своей утраты, обойдясь без создания слишком интимного автопортрета.

Как «Волны» Вулф, так и «Истинная жизнь Себастьяна Найта» Набокова включают в себя разделенное сознание, которое представляет в преобразованном виде аспекты проблем, занимавших обоих писателей: Набоков в «Найте» заставляет свою русскую личность слиться с новой англоязычной, пытаясь примириться с утратой России и русского языка. Утраты Набокова столь велики, что его произведение всецело посвящено тому, как не позволить боли возобладать над творчеством.

Несмотря на свою неприязнь к писательницам в целом и к Вулф в частности, Набоков, судя по всему, систематически адаптировал сюжетные, а также тематические и структурные составляющие произведений Вулф, чтобы поразмыслить над личностью и методами художника, над соотношениями между авторским «я» и историей, а также над возможностью мистической связи между живыми и мертвыми. Набоков решил скрыть свое отношение к тому важному вкладу, который Вулф внесла в литературу той эпохи, и, возможно, это решение отражает его тщательные усилия преодолеть собственную тоску посредством творчества. Подобно Пнину, который помимо собственной воли прослезился на просмотре советского пропагандистского фильма, Набоков сопротивлялся чувствам, пробуждаемым в нем Вулф, – в том числе безумию и суицидальным настроениям, тесно связанным с ее биографией.

Двух писателей объединяло общее стремление: переплавить и преобразовать личные утраты в искупительное, спасительное произведение искусства; и эта идея воплотилась еще в одном примере парных текстов. Вулф преобразовывает свою скорбь по ушедшей матери в образ Лили Бриско, тоскующей по миссис Рэмзи в романе «На маяк». Душераздирающий скорбный плач по умершему близкому человеку – «Джейкоб! Джейкоб!» – возникает в тексте романа четырежды, и в последний раз – когда Лили, пытаясь смешать в своей живописи «чудо», «счастье» и повседневность, взывает: «Миссис Рэмзи! Миссис Рэмзи!», чувствуя, что «если звать достаточно долго, то миссис Рэмзи возвратится» [Woolf 1955: 268][112].

В «Даре» Набоков создает вариации на тему своей скорби и тоски по убитому отцу; он унимает боль паллиативным воздействием творчества; безумие Александра Чернышевского, потерявшего сына, накладывается на то, как Федор во сне воскрешает своего отца посредством работы над его биографией. Боль удается унять паллиативом искусства. В романе «На маяк» Лили рисует сцену, в которой миссис Рэмзи обычно главенствовала: «И теперь боль утраты и горький гнев постепенно… уменьшились; и от причиненных ими мучений осталось подобие противоядия – облегчение, которое само по себе было целительным бальзамом, а также, что гораздо таинственнее, ощущение чьего-то присутствия» [Woolf 1955: 269]. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» Набоков заимствует приемы из «Комнаты Джейкоба» – отстранять голос рассказчика от субъекта повествования, описывать скорее обстановку, декорации, а не отсутствующего персонажа, писать вымышленную биографию, – но замещает загробную жизнь пафосом смерти персонажа. Напряжение между биографией и автобиографией, принципиальное для «Истинной жизни Себастьяна Найта», порождает онтологическую переливчатость романа. Произведения Вулф помогли Набокову претворить личную утрату в великую литературу, преобразовать гранит своей жизни в радугу искусства.

Вулф и Набоков показывают сущность своих героев, в то же время настаивая на их непознаваемости. Чтобы передать личность персонажа, Вулф использует артефакты из его жизни, историческую и культурную эпоху, а также отзывы тех, кого персонаж знал. В «Истинной жизни Себастьяна Найта» Себастьян остается тайной, очертания которой очерчены его произведениями. Поскольку они описаны В. и поскольку они сами по себе полны загадок, романы и рассказы Себастьяна невозможно четко интерпретировать, даже приложив усилия. Таким образом, Себастьян непознаваем во множестве смыслов: В. редко с ним виделся, располагает ограниченным материалом, благодаря которому мог бы понять жизнь Себастьяна в Англии, и полагается только на произведения Себастьяна. В. и без того воспринимал Себастьяна отстраненно, что отделяет читателя от Себастьяна дополнительным слоем текста; отрывочные цитаты из произведений Найта служат стимулом для интерпретации, которая открывается из отдельных деталей в неопределимую жизнь. «Истинная жизнь» – это оксюморон, указывающий на бесконечность.

Глава 3.[113] Американские подтексты

Готорн – превосходный писатель.

[Nabokov 1990]

К Джеймсу у меня отношение довольно сложное. Я вообще очень его не люблю, но иногда вдруг построение какой-нибудь его фразы, винтовой поворот необычного наречия или эпитета действуют на меня наподобие электрического разряда, словно ко мне от него идет какой-то поток.

В. В. Набоков. Интервью Альфреду Аппелю – мл. [Набоков 1997–1999, 3: 591]

Не зашифрована ли в письме героя правда о его отношениях с Клэр? Не берусь назвать другого писателя, который так бы умел сбивать с толку своим мастерством – по крайней мере меня, желавшего за автором увидеть человека.

[Набоков 2014: 36]

Литературная и культурная вселенная английской традиции в «Истинной жизни Себастьяна Найта» связана с неопределенностью авторства и зеркальными мирами, эту неопределенность порождающими. Отсылки к американской традиции в романе связаны с призраками, и поэтому, что вполне сообразно теме, почти невидимы. Мир призрачности, неопределенности и волшебства всегда был частью произведений Набокова, начиная с его ранних рассказов, например «Нежити» (1921); для американских вариантов призрачного Набоков вписывает в свои тексты Натаниэля Готорна и Генри Джеймса, которые ввели в американскую литературу европейское (особенно английское и немецкое) сверхъестественное. Из семидесяти девяти новелл Готорна в девятнадцати речь идет о сверхъестественном, и именно их Набоков выбрал, чтобы использовать в «Себастьяне Найте» [Quinn 1910: 12]. Точно так же он использует выраженно сверхъестественные рассказы Джеймса, а не его более реалистические романы. Рассказы Джеймса и Готорна, мерцая, там и сям проступают в тексте Набокова и позволяют читателю заметить отсылки к тому или иному из них. Намеренно ли Набоков вводил в текст эти аллюзии, определить возможно не всегда, но тем