Энн из-за бокала с шерри бросила на брата встревоженный, оценивающий взгляд.

— Да ты бледнее смерти, Нед!

— Пожалуйста, не надо патетики, — отозвался Коллистер.

— Правда, Роджер, он еле жив? Ох, я так за тебя беспокоюсь. Мать просто сама не своя.

— Представляю себе… — его губы над краем стакана с мартини раздвинулись в усмешке, и он просительно взглянул на Годвина.

— Скажи ей, Родж. Все, кого я знаю, выглядят так же.

— Я — нет, а ты меня знаешь, — сказала Энн, — и Родж тоже нет.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Тебе надо выбраться отсюда. Хороший выходной…

— Роджер, объяснил бы ты ей, что у нас тут вроде как война.

— Нед! Я серьезно!

— Ну, вообще-то, я выбирался. В Кембридж.

— В Кембридже, — сказала она, — то же самое. И вообще, я имела в виду — за границу.

— Энни, Энни… ты послушай, что она говорит, Роджер! За границу!

— На Бермуды…

— Я тебе не какой-нибудь герцог, чтоб его, Виндзорский! Да повсюду война, ты хоть оглянись, сестричка. Нам теперь некуда деться, некуда…

— Ты тоже прекрасно меня понял, Нед! — огрызнулась она, раскрасневшись, сперва от досады, потом от жалости к нему. — И пожалуйста, не надо играть словами, Нед. Если так будет продолжаться, ты доведешь себя до болезни.

Эдуард, не слушая ее, допил стакан, махнул официанту, чтобы тот принес новый, и улыбнулся Годвину.

— Женщины, — сказал он. — Хорошенькие женщины. Запомни, Родж, всякая хорошенькая женщина, какую ты встретишь, запомни, как-то, когда-то возьмет над тобой верх. Это закон природы, следующий за старым законом всемирного тяготения. Кстати, о законах природы… я тут столкнулся с одним ученым, который считает тебя отличным парнем. Отличный парень.

— Что ты говоришь? У меня маловато знакомых ученых.

— Правда? Ну, я тебя не виню. Я имел в виду Л. У. Уиншипа. Говорит, он в своей лаборатории слушает тебя по радио. Понятия не имею, каким образом всплыло твое имя, но это факт. Я тебе врать не стану.

Ему подали свежий мартини, и он кивнул официанту.

— Благослови вас бог, Антонио. Составишь мне компанию, Родж? А ты, Энни? Давай, закажи себе хотя бы еще один твой манерный шерри.

— Нет, спасибо, — возразила Энн, — и тебе тоже вполне достаточно. Антонио, примите наш заказ.

Как только Антонио отошел, Эдуард снова обратился к Годвину.

— Что бы я делал без младшей сестрички, которая не дает мне житья? Вообразить не могу. — Он вздохнул. — Да, так Л. У. Уиншип. Его ждет великое будущее.

Эдуард непроизвольно зевнул.

— Он работает на тебя? — спросил Годвин.

— Для меня. Со мной. Он один из лучших в Англии. Все это великая тайна, знаешь ли. Но он из лучших, из самых светлых голов нашего поколения. Не побоюсь сказать, что Л. У. Уиншип из тех, кто после войны будет переделывать мир. Если еще останется, что переделывать.

— Он занимается радарами? — осторожно поинтересовался Годвин.

Эдуард Коллистер был из тех, кто считает осведомленность своим главным достоинством. Стоило поддержать его самомнение.

— Да-да, но это между прочим. Он занят другим. Куда крупнее. Все только начинается, но… скажем так, если у Уиншипа дело пойдет, бомбежка Ковентри останется совсем в другой эре.

— Ковентри, — негромко повторил Годвин и почувствовал, как рука Энн накрыла его руку. Почти бессознательный жест собственника.

— Да, скоро первая годовщина.

Энн сердито тряхнула головой:

— Отвратительно. Бомбить безоружное мирное население… как могут люди дойти до такого?

— Ну, Королевские ВВС в некотором роде вернули долг, — заметил Годвин. — Прицельная бомбежка военных объектов потерпела фиаско. Если идти достаточно низко и при дневном свете, чтобы видеть, что бомбишь — ну, это превращается в самоубийство. Никуда не денешься. Остается просто сровнять город с землей…

Эдуард кашлянул, закуривая сигарету и добавил:

— Бомбовый террор.

— А по мне, это в самый раз, — сказала Энн. — Отлично. Только подумайте, сколько ужасов они причинили нам. Я не пролью ни слезинки над гибелью германской культуры. А вы?

Ее брат моргал покрасневшими глазами, заслезившимися от сигаретного дыма.

— Некоторым приходит в голову не германская культура… а женщины, дети и старики. Непричастные… наша политика теперь не делает различий, мы убиваем всех подряд…

Годвин сказал:

— Такова природа войны, не так ли? Что нам еще остается? Прекратить бомбардировки Германии?

— Тебе, вероятно, известно, — протянул Эдуард, — что у нас в авиации недопустимо высокий уровень потерь.

— Да, я знаю, — сказал Годвин.

— Но немцев надо заставить на себе почувствовать эту войну, — не сдавалась Энн. — Должны же они отвечать за свои действия. Я не постыжусь сослаться на Библию. Око за око.

— Да, да, конечно, — сказал Эдуард.

Подали обед, но он только покопался в неаппетитных вареных овощах.

— Так легко сказать: в немцах нет ничего хорошего, перебьем всех… но в реальном мире так не бывает. Роджер сказал, что не остается иного выхода, как бомбить гражданское население, но это ведь не совсем так, верно, Роджер? Кое-кто сомневается в эффективности бомбового террора — даже забыв о моральной стороне дела. Говорят, сломим их дух. Но разве германский «Блиц» сломил наш дух? Ничего подобного. С какой стати с немцами будет по-другому? Не вижу причин. Так почему бы не перевести наши бомбардировщики на Средний Восток, на Дальний Восток, в Северную Атлантику, где каждый день идут бои? Там они были бы куда полезнее. Так мы больше бы навредили нацистам и помогли, например, русским… и в то же время сохранили бы остатки чести, хоть какую-то amour-propre[13]Королевских ВВС. Хоть чем-то отличались бы от врага.

Эдуард смахнул челку с глаз, но она тут же упала на прежнее место, и он больше не пытался с ней бороться.

Энн, покончив с палтусом и аккуратно отложив нож, сказала:

— Ты слишком много беспокоишься, Нед. Вечно переживаешь, как бы исправить этот мир. Я предлагаю начать исправление с того, чтобы разбомбить немцев в пух и прах и покончить с этим. А ты, Роджер?

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Я вечно мучаюсь раздвоенностью. Голова говорит одно, чувства — другое.

Она снисходительно улыбнулась:

— То есть тебе хочется разбомбить их в прах, оставаясь при этом великим гуманистом?