Хик-Хика забавляли эти архитектурные изыски. Иногда он вмешивался в процесс строительства, раздавая приказы и указания, пьяно посмеиваясь. Чаще всего фунгусы не обращали на него внимания. Они были слишком заняты своей работой: пробивали шахты в горной породе, сваливали обломки в одном месте, переносили в другое. Чудовища не перечили хозяину, но и не подчинялись: во время строительства Пустой горы стало очевидно, что Хик-Хик не всегда может управлять фунгусами. Его это не волновало: по крайней мере, монстры были при деле.

Лысая Гусыня тоже участвовала в строительстве. Она не таила зла на Хик-Хика и неотступно следовала за ним по пятам. Птица то играла роль послушной собачки, то бранила работавших монстров, как заправский надсмотрщик. Иногда фунгусы ее слушались, в другие разы не обращали на гусыню ни малейшего внимания, иначе говоря, поступали с ней приблизительно так же, как с Хик-Хиком. Один только Кривой относился к строительным работам с прохладцей. Двигался медленно и неохотно и даже отлынивал. В такие минуты он поднимался на высокую площадку, напоминающую каменный трамплин над пустотами в недрах горы, и оттуда наблюдал за лихорадочной суетой сородичей. Концы своих когтей фунгусы использовали как кирки, вонзая их в скалы с такой силой, что в воздухе образовывались тучи каменного крошева. Пыль оседала, и потому все эти пещерные труженики были постоянно покрыты пепельным налетом. Их кожа, которая прежде отличалась яркой и насыщенной расцветкой, пожухла и стала матово-серой. Даже глаза изменились: лишенные век, они всегда были припорошены тончайшем слоем пыли, так что фунгусы, страстно увлеченные строительством, казались слепыми.

Порой Коротыш, изнемогая от усталости, подходил к Кривому, которого считал самым опытным, потому что тот первым вылез из земли. А главное, старший сородич помог ему выбраться из расселины. Они говорили на своем языке, передавая друг другу чувства, которые рождались в их цилиндрических телах, и Коротыш спрашивал одноглазого друга, почему тот не помогает остальным вытаскивать породу и строить внутри Пустой горы жилище для всех. Подобные вопросы выводили Кривого из себя, и его ответ, переведенный на человеческий язык, звучал бы приблизительно так:

– Если прохлада нам не только не страшна, но даже полезна; если дождь, льющийся из облаков, нас питает; если нашим головам не нужны потолки, которые нам только мешают, – зачем тогда нужна эта Пустая гора?

Его звали Антонио Франсиско Ордоньес Кабралес, и больше всего на свете он любил оперу. В военной академии он славился своей манерой причесывать волосы. «Строй наших солдат, – говорил полковник, возглавлявший сие учреждение, – должен быть таким же безукоризненным, как пробор кадета Ордоньеса». Но одно дело служба, а другое – призвание. Антонио прекрасно помнил, когда и как возникла его любовь к Вагнеру.

Как-то раз Испания и Германия заключили договор о взаимном военном контроле. А поскольку в подобных делах речь идет больше о дипломатии, нежели о военном искусстве, было гораздо важнее произвести хорошее впечатление, чем приобрести знания, а потому испанская сторона выбрала военных не самых талантливых, зато самых статных и красивых. Оказался среди них и Антонио, который только что закончил учебу с весьма посредственными оценками в аттестате. После посещения морских укреплений на Фризских островах и Берлина они прибыли в Байройт. И там, в Байройте, Антонио отправился в оперу. Давали Вагнера.

Ордоньес слушал музыку, и она уносила его в иной мир. Он чувствовал, как душа покидает тело и воспаряет ввысь. Иной мир был более героическим и одновременно более человечным; сверхъестественным, но тем не менее неожиданно более понятным. Выйдя из оперы, Антонио сказал себе, что по сравнению с Вагнером армия – полное дерьмо.

Наконец-то он нашел свое настоящее призвание. Было еще не поздно бросить все, повесить мундир на крючок и стать Heldentenor, героическим вагнеровским тенором. Выбор оказался нелегким. Как следовало поступить? Подчиниться музыкальному инстинкту или слушаться командиров? Взять судьбу в свои руки или вверить свою жизнь другим? Антонио тяжело вздыхал: каждый человек знает, что нужно сделать, чтобы достичь счастья, но воплотить подобное решение в жизнь очень трудно. Расстаться с армией у Ордоньеса не хватало сил. Да, Вагнер ставил перед ним высшую задачу: разрешить конфликт с самим собой. В конце концов он выбрал путь, которым следуют все трусы: отложил решение до лучших времен.

Во время следующего оперного сезона он использовал любую возможность, чтобы пойти в театр. К несчастью, в испанских театрах Вагнера ставили неохотно, и однажды в художественном кружке Антонио устроил целую сцену. На следующий день в разделе «Хроника общественной жизни» городская газета опубликовала следующую заметку:

Командование не знало, как поступить с провинившимся, и в итоге пришло к выводу, что самое простое решение – отправить его куда-нибудь подальше. И послали Антонио в самое укромное и неприютное место из всех убывающих с каждым днем владений испанской короны – в казармы восточной части Пиренеев. Там ему не грозили ни встречи с поклонниками Верди, ни повышения по службе или иные перспективы. Его ждали только холода, дождь и туман.

Как ни странно, перемена далась ему не слишком мучительно. И случилось так отчасти благодаря окрестным видам. Пиренейские горы представляли собой идеальный вагнеровский пейзаж: суровый и внушительный. Казалось, в этих краях можно собственными глазами увидеть валькирий, летящих от вершины к вершине. Ордоньес часто углублялся в густые леса или поднимался в горы, похожие на сторожевые башни, созданные самой природой. С их вершин облака казались твердыми, точно крепости, которые величественно двигались по небу. Стоя в гордом одиночестве, озирая весь мир у своих ног, Антонио пел страстные арии из Лоэнгрина. Заслышав его пение, стада баранов в ужасе разбегались. А оскорбленный офицер возвращался в казарму, ругая каталонских баранов на чем свет стоит.