— Да черт с ним, пускай делает что хочет! — вскипел папа. — Если он выжил сейчас, выживет и в Афганистане. А вот тебя я не позволю ему уничтожить.

Глава 16. Наколка

Софья Михайловна все же отмолила сыночка. В мае 1988-го начался вывод советских войск из Афганистана. Илюша разозлился, но все равно после школы решил идти служить в ВДВ. Пока младший мотался на аэродром школы ДОСААФ, набирая количество прыжков, старший, как и все лекари-первокурсники, чувствовал себя медицинским богом. Он ставил диагнозы направо и налево, видел наперед исход любой болезни, умничал, сыпал терминами и рассказывал страшилки про трупы, которые они препарировали. Как и у большинства студентов, его целью было собрать дома полноценный скелет. Поэтому Родион таскал понемногу костей из анатомички — когда чистых, когда с остатками плоти — и вываривал их в маминой кастрюле.

— Родик, кого ты хочешь удивить? — спрашивал папа, находя в холодильнике бульон с человеческой кистью. — У тебя мать — врач, отец — подполковник в отставке, брат — идиот-нигилист. Зачем эти холодцы, к чему этот трупный запах в доме?

— Не ругай его, — вступалась Софья Михайловна. — Настоящий медик должен чувствовать каждое сухожилие, каждую мышцу. Пусть даже в виде отварного мяса. Через это нужно пройти.

К первой сессии Родион выбил у себя на груди группу крови и резус фактор I Rh+. Илюша, увидев у брата синюю наколку в виде молнии и каких-то мистических знаков и цифр, поднял бровь:

— В-врачебные п-понты?

— Если тебя обнаружат без сознания и документов на поле боя, это станет главной информацией для твоих спасателей, — объяснил Родион.

На следующий день Илюша пришел домой и гордо распахнул рубашку. Над левым соском в отекшем и покрасневшем от иглы треугольнике красовалась идентичная татуировка I Rh+.

— Надеюсь, у тебя не начнется гангрена от этой набойки, — поддел Родик, — а то, как всегда, скажут, это я тебя вынудил сделать гадость.

Илюша проигнорировал его слова и повернулся худой голой грудью к врубелевской Тамарке:

— Ну к-как?

Она снова посмотрела на него печальными глазами и, казалось, покачала головой:

— Какой же ты дурак…

Укурки из «Аэросмита» тоже обдали Илюшу волной неодобрения. Повернувшись к ним лицом, он поджал губы и вздернул подбородок: «Вас вообще никто не спрашивал!» Илья, конечно же, поплатился. В отличие от Родиона, на котором татуха зажила за три дня и своим расположением подчеркивала развитую грудную мускулатуру, у Илюши начался сепсис, наколка разбухла, воспалилась, поплыла на сосок и выглядела как ободранная наклейка на водочной бутылке, какие они сдавали с бабой Катей по двадцать копеек за штуку. Но, как выяснилось позже, Царевна-Лебедь со своими друганами из «Аэросмита» переживали совсем по другому поводу.

* * *

Еще одним запомнившимся событием тех лет стала встреча со странным мужиком, который появился в их дворе ранней осенью. Родька с Илюшей сидели на металлической ограде газона и флегматично курили. Старший разжился пачкой «Родопи», на которую, как муха на покойника, тут же прилетел участковый Виталя, ставший к тому времени капитаном.

— Угостите, пацаны? — Он дружески присел рядом на пустой ящик из-под лимонада «Буратино». В соседнем продуктовом они стояли пирамидами, и каждый брал для хозяйственных нужд сколько хотел.

— Конечно! — Родька протянул белую пачку с коричневым гербом.

— Фарца «Мальборо» за трояк предлагает. Настоящий, американский, — сказал Виталя.

— Неее, дорого, — вздохнул Родион.

— Изумительный вкус, — Виталя причмокнул языком, — не то что кишиневский.

— Я даже не пробовал, — признался Илья.

— Какие твои годы! Вот я однажды… — Виталя приготовился рассказать какую-то байку из своего героического прошлого, но его перебил плечистый мужик в коричневом костюме, выросший как из-под земли.

— Извиняюсь, товарищ капитан, кто живет в сорок первой квартире, во‐он в том подъезде?

— С какой целью интересуетесь, гражданин? — Виталя включил начальника.

— Я ищу Корзинкину Злату Петровну. Есть информация, что она проживает по этому адресу. Второй день звоню в дверь, никто не открывает. Специально приехал сюда из Архангельской области, на вокзале ночую. Игнатов Петр Петрович, — мужик снял стремные солнцезащитные очки и спешно полез в портфель за паспортом.

— А кто вы будете гражданке Корзинкиной? — спросил Виталя, рассматривая фото в документе.

— Я — отец ее родной. Она померла, мне сказали, а за ней квартира числится. Детей у нее нет, я — первый наследник.

Илюше мужик сразу не понравился. Плечистому было не больше сорока, с деревенским говорком, какими-то неприятными ужимками, попахивающий несвежим бельем и гнилыми прокуренными потрохами.

— А где ж вы были, когда она померла? — сурово спросил Виталя.

— Да не общались мы, в разных городах жили, — залебезил Петр Петрович.

— Значит, пока была жива, не общались, а как умерла, так квартира понадобилась?

— Ну так я ж отец! Кому ж еще квартира должна перейти?

Виталя посмотрел на него презрительно:

— Не проживала здесь никогда никакая Корзинкина. Сейчас живет семья Семенковых, не звоните им, они с дачи не вернулись. А раньше квартира принадлежала Полуэктовой Анне Ивановне. Она в данный момент на попечении государства находится.

— А кто это, Полуэктова? — вклинился Родион.

— Эпоха, бабка, ну которая Илюху украла, помнишь? — пояснил Виталя.

— Ага, з-забудешь ее, — усмехнулся Илюша.

— Так что же мне делать? — не унимался Петр Петрович. — Где же искать Злату Петровну?

— А я почем знаю? — окрысился участковый. — Может, надо было с дочерью при жизни связь держать? Может, она нуждалась в тебе, отец хренов? Может, ждала, когда ты придешь? И умерла от голода, не дождавшись? А как квартиру получать, ты тут как тут! — Виталя сорвался на крик.

— Да я это… я вообще ее с детства не знал, у меня другая семья, — попытался оправдаться Игнатов.

— Тогда и пошел отсюдова к семье гадюшной — ребенка он своего с детства не знал! Я ща дело на тебя заведу, узнаю, кто ты и откуда, платил алименты или нет, гнида!

Мужик дрожащими руками вырвал у Витали паспорт, долго не мог попасть им в тонкую прорезь портфеля, суетливо напялил на себя очки с резинкой вместо правой дужки и засеменил прочь из двора.

— А че вы на него так накинулись? — спросил обалдевший Родька. — Вы знаете эту Корзинкину?

— Понятия не имею, кто это, — сказал Виталя, — зато вот этих чморей наизусть выучил. Отец у меня был таким. Бросил нас с матерью, когда мне год исполнился, и больше не появлялся, козлина. Мы как могли выживали. А когда мать умерла, нарисовался. Наследство делить решил. Там из наследства были ее рваный плащ и мой гайморит. Посмотрел он на это добро и отказался от отцовства.