На это Снорри годи сказал: «А на что тогда гневались боги, когда текла та застывшая лава, на которой мы стоим сейчас?»[22]

Это рассказ о крещении Исландии всегда казался мне на удивление современным. Я так и вижу Снорри годи, одетого в зимнюю куртку, как он хмурит брови, глядя на этих недоумков сквозь свои большие очки, качает головой и выбивает трубку: мол, этого еще вздора не хватало! Снорри стоял на лаве возрастом в восемьсот лет и кривил губы над суеверием; сто тридцать лет назад его предки переплыли океан и заняли землю на этом острове, который на самом деле не суша, а океанское дно, поднявшееся из пучины: ее сформировал горячий столб магмы на разломе литосферных плит: век за веком, извержение за извержением. Так что в строгом смысле Исландия не суша, а геологическое недоразумение, она возникла в результате случайности и продолжает формироваться, пока этот столб струится под нее из земной мантии, подобно тому как столб пара поднимается из вентиляционной решетки в заграничном мегаполисе и поднимает подол летнего платья у женщины, шагающей через эту решетку на тротуаре. Исландия — это вздутие юбки в тот момент, когда она вздымается вверх — за секунду до того, как женщина судорожно вдохнет и придержит подол.

Именно так это все и происходит, только гораздо медленнее.

Нет ничего прекраснее красивой женщины, которая молчит

Вода начинает высвобождаться из талого льда, когда понижается давление, его объем многократно увеличивается, и он превращается в пену, подобно тому как пенится шампанское, когда откупоривают бутылку (разумеется, в том случае высвобождается диоксид углерода (СО2), а не водяной пар).

Фрейстейн Сигмундссон, Магнус Туми Гвюдмундссон, Сигурд Стейнторссон. Внутреннее строение вулканов. Вулканические катастрофы

Лето ветреное, сырое, пыль пристает к машинам и оконным стеклам, дети сморкаются черным, придя домой под вечер. Пепел летит по улицам и дворам, затеняет свет серым фильтром, небо бледное, бесцветное. Мы все надеемся, что пойдет дождь, теплые струи смоют серость и тоску прочь, снова проявят мир в цвете.

Нам не помешает немного развеяться, и в конце июня Йоуханнес Рурикссон, профессор вулканологии, мой коллега, соперник и друг, отмечает свое шестидесятилетие с помпой и роскошью, с оркестром и открытым баром, двумястами приглашенными в палатке во дворе.

Мы опоздали: Кристинна задержали на работе, и я жду его дома, крася ногти кораллово-розовым лаком и смешивая себе джин с тоником. Во мне бурлит странная суетливость, я переодеваюсь из светло-серого рубахи-платья в брюки и куртку, подкрашиваю глаза, снова переодеваюсь в платье, барабаню пальцами по кухонному столу и шлю ему сообщение: «Ты скоро?»

«Уже еду», — отвечает он, а сам приезжает через полчаса, вспотевший от стресса.

— Прости, дорогая, собрание затянулось. Крупный клиент, важный для нашей фирмы.

Он переменяет рубашку, надевает синий костюм, я смотрю, как он собирается. Время прошлось по моему мужу мягкими руками, волосы слегка поредели, в ухоженной бороде проглядывают отдельные седые волоски, но это только украшает его. Высокий, широкоплечий, обветрившийся от прогулок на велосипеде и на лыжах; пивного брюшка нет, нос от вина не покраснел; одежда и обувь свидетельствуют о немалых доходах, изысканном вкусе. Он устал после трудового дня и вздыхает, проводя пальцами по волосам.

— Тебе не нужно идти со мной, — предлагаю я. — Если хочешь провести сегодня вечер в покое, вполне могу пойти туда одна.

— А мне хочется пойти, — говорит он. — Мне хочется быть с тобой. Четыре месяца почти не виделись.

— Ты вернешься домой до полуночи, как в прошлый раз?

— Прекрати! Конечно, нет!

Он целует меня в щеку, смеряет меня взглядом, заглядывает в глаза.

— Какая ты нарядная! Такси вызвать?

Я киваю, улыбаюсь, мне не терпится.

Когда мы приходим, уже начались речи, гости уже захмелели, раскаты смеха заглушают ораторов, распорядитель праздника объявляет короткий перерыв. Вечер тихий, рябины стоят в цвету, сквозь слой пепла пробилась трава, и каблуки утопают в мягкой почве. Я тихонько браню себя за то, что не надела более подходящую обувь: женщине моего возраста пора бы и знать, что на исландские пирушки во дворе в туфлях не ходят.

Кладу подарок на стол, для этого, очевидно, и предназначенный. Это здорово, что мне удалось раздобыть экземпляр «Духа времени и топонимов в округе Миватнссвейт» в красивом кожаном переплете, книга издана 200 экземплярами в двадцатые годы прошлого века, и ее практически невозможно нигде достать: для старого уроженца Тингэйярсислы это идеальный подарок.

И вот он подлетает ко мне и хватает за руку, чуть не теряет равновесие, когда наклоняется поцеловать ее. Он возбужден от вина и веселья, глаза сверкают, седая борода ниспадает на красную шелковую рубаху, расстегнутую до середины груди.

— Дорогая малышка Анна, добро пожаловать! Как же я рад, что ты пришла! Какая ты в этом платье шикарная, тебе бы почаще носить платья! Женщины должны быть женственными, показывать свою красоту. И молчать. Я всегда говорил: нет ничего прекраснее красивой женщины, которая молчит.

Мой муж так и застывает, выпучив глаза и разинув рот от возмущения; но я-то знаю Йоуханнеса и не попадаюсь в ловушку, которую он приготовил для меня. Только смеюсь:

— Ах, старикан, да ты и сам лучше всего, когда молчишь. С днем рождения; сегодня тебе дозволяется болтать все что заблагорассудится — но только сегодня! Как ты себя чувствуешь? Весело тебе?

— О, раз уж ты подполз к пределу так близко, это не мешает отметить, — говорит он. — Пойдемте, друзья, выпьем, выпьем!

Он расчищает для нас дорогу в толпе к пиршественному столу и протягивает нам по бокалу игристого вина; мой мне удается подхватить до того, как он успевает пролить его содержимое на меня.

— Смотри, что я подарил сам себе на день рождения, — показывает он, закатывая рукав рубашки. — Правда, красивая?

На сильном жилистом предплечье он сделал татуировку: вулкан, красные языки пламени и облако дыма, возносящееся прямо в небо.

— Гекла, девяносто первый, — произносит он, жмурясь. — Первое извержение — это как первый раз с женщиной, такое не забывается.

Я смеюсь вместе с ним, а мой муж закатывает глаза.

— Зачем он постоянно так выпендривается? — шепчет муж мне на ухо.

— Но он же не плохой, — отвечаю я. — Просто болтает. Ну, немного за воротник залил.

Муж улыбается:

— Ты спускаешь ему с рук то, что не потерпела бы ни от кого другого. По необъяснимой причине тебя постоянно так и тянет его защищать.

— Что за чепуха, — возражаю