— Я наверно сильно изменилась, — и почему‑то прикрывает рот рукой, — не узнаёшь?

— Я понял, что это она и встал…

— Нет — узнаю, конечно… — почти соврал я, — Привет, Алл! Как ты?

— У меня трое детей, муж пьёт. Вот — зубы выбил. Надо вставлять, а денег нет, — она убрала от лица руку и улыбнулась почти беззубым ртом. — Он то работает, то не работает. Сам-то как?

— Работаю. С радио и космосом связанно, и вот ещё и пою. В Гнесинку поступил.

— Да ты что?! — искренне удивилась она, — какой молодец! Да, я помню, ты тогда мне показывал, как поёшь… Здорово-то как!

— Она так откровенно была за меня рада, что мне стало горько и жалко её со всей этой такой несправедливой жизнью. Как всё это могло произойти?! Как?! И главное, что ведь, наверно, ещё и я со своей дубовой принципиальностью и чистоплюйской ранимостью поучаствовал в этом раскладе! Может, пошло бы у неё иначе? Впрочем, может, иначе пошло бы у меня… Теперь уж не понять, не разобраться.

— Дети — это хорошо… — только и нашёлся сказать я. — А ты поёшь?

— Какой там! Я курю, как паровоз, — и она снова улыбнулась, уже вовсе не прикрывая рот рукой и показывая мне свои три или четыре оставшиеся зуба с жёлтым налётом от табачного дыма.

Опять не помню точно, как мы расстались. Кто‑то из нас первым вышел из вагона, да ведь это и не важно. И зачем вообще все подобные воспоминания? Но случается вспышка, и начинают одно за другое цепляться и оживать события, казалось бы, давно позабытые и припорошенные. У всех так бывает, наверное…

Но самое главное: мне открылось тогда, да и сейчас я так считаю, что древняя заповедь из Евангелия: «Не убий», — была сказана Христом не только о физическом убийстве, но и об убийстве в человеке любви. А сделать это могут и случайные обстоятельства, и невольный поступок, и не к месту сказанное слово, и, самое страшное — безответное молчание.

О друзьях-товарищах

Иду я как‑то летом по улице, где прошло моё детство, а навстречу мне «Арбуз», парень из параллельного класса школы, где я давно отучился. Так его прозвали, хотя настоящие имя и фамилия были совершенно нормальные. Даже не берусь объяснить, отчего он был так обозван: не круглый, не красный, не в полосочку, но настоящее имя его — Женя — почти никогда почему‑то к нему не применялось.

Впрочем, берусь!

Я, кажется, вспомнил, в чём дело: классе в седьмом он постригся налысо и с тех пор так и поддерживал редкую по тем временам прическу, ну, может иногда и запускал её до лёгкого «ёжика». Евгений не был моим близким другом, но знались мы неплохо, а потому расскажу на его примере, что порой бывало на душе и в голове у некоторых молодых сверстников наших.

Светловолосый Женя был гармонично и спортивно сложен. Первое место в спринте на чемпионате Москвы в четырнадцать лет просто так не займёшь… Но это было давно и прошло… Несмотря на большие перспективы, лёгкую атлетику он забросил.

Запомнились мне произошедшие с ним тогда два эпизода, которые моего товарища очень ярко проявляют…

Случился в те годы затяжной многолетний конфликт у нас с Китаем. Началось всё очень серьезно с острова Даманский и потом тянулось и тянулось. Женя был так возмущён этой историей, что пару раз ходил на демонстрацию к Китайскому посольству и кидался там пузырьком с чернилами в знак протеста и несогласия с политикой соседней страны. Из наших никто туда не пошёл, и только он не просто возмущался, но и действовал.

Или вот ещё чуть позже. Увидал он по телевизору, как на одном из хоккейных матчей московской серии СССР — Канада легендарный нападающий Фил Эспозито показал жестом, что перережет горло то ли всей нашей команде, то ли судейской бригаде. Женя понял, что теперь у него в жизни появилась миссия. Возмущению и обиде не было предела. Невероятным образом купив билет на один из следующих матчей этой же серии, юноша отправился на стадион в Лужники. Но поход был затеян не ради наслаждения хоккеем… «Арбуз» туда пошёл с половинкой белого силикатного кирпича, замотанного в тряпочку и спрятанного за пазуху. Целью было пробраться к скамейке игроков сборной Канады и этим самым кирпичом двинуть по лохматой башке наглому хоккеисту, оскорбившему не только советский спорт, но и весь советский народ. Жизнь Фила Эспозито висела на волоске… Мировое спортивное сообщество двигалось к скандальной катастрофе! Мы, человек пять, посвященные в героическую затею нашего товарища, как и все граждане великой страны, прильнули к телевизионным экранам. Шла прямая трансляция матча, на который отправился, мрачно попрощавшись с нами, герой — мститель. Мне было не до игры. Я, наверное, как и все наши, ждал совершенно иного…

Фил Эспозито раз за разом выкатывался на ледяное поле, играл, уходил на смену, сидел, отдыхая то на скамейке запасных, то рядом, за калиткой штрафников. И всё это без защитного шлема! Так и виделось, как где‑то там среди зрителей должен был красться народный герой — комсомолец «Арбуз». Сердце, конечно, гулко билось в тревоге и волнении: и за Женьку, и за хоккей, да и за всё вместе.

Матч закончился. Трагических сообщений не поступало. В программе «Время» тишина.

Фил остался жить.

На другой день смущённый «Арбуз» с отчаянной грустью рассказывал, как менты остановили его ещё в проходе за три ряда до скамейки с игроками и дальше не пустили. Герой заходил и с другой стороны, но всё неудачно. Не кидаться же кирпичом с десяти метров… Да и не попадёшь. За неудавшееся покушение мы его не корили, он и сам переживал больше всех.

Вот такой был парень: самостоятельный, бескомпромиссный и способный на поступок.

После армии прошло лет пять, и я, как уже написал выше, случайно встретил его на улице. Мы радостно приобнялись. И тут вдруг Женя сходу выдал, что он уже целых два месяца то ли живёт, то ли просто встречается с некой женщиной, и у них где‑то там — всё нормально, и даже более того, хорошо! Изумление моё вызвало то, что «Арбуз» придает такое большое значение двухмесячным отношениям с какой‑то дамой, о которой я даже слыхом не слыхивал и вовсе её не представляю. Он сразу начал про неё, а не про общих знакомых, друзей, работу или здоровье, на худой конец. Но был такой радостный и приподнятый, будто ему ударника социалистического труда присвоили. Правда, в воздухе витал лёгкий дух спиртного, и он курил, курил, курил… Мне ничего не оставалось, как тоже вместе с ним за него порадоваться.