— Что вы делаете? Не позволяйте его уводить!

Отец и мать поджали хвосты, как напуганные собаки. Они не решались выступить против повеления оракула и непререкаемой воли горожан. Общественное мнение согнуло их в дугу.

— Так будет лучше, — проговорил отец. — Его поведение нестабильно. Там разберутся, как его вылечить.

Он подписал необходимые бумаги, а мать в это время отрешенно смотрела на него. Их лица выражали такое упрямство, что эти маски не получилось бы сшибить и молотком.

— Ему не требуется лечение! — кричал я. — Он здоров! Он влюблен!

Но меня никто не слышал. Мы стояли с Кэролайн рядом, когда брата волочили в сумасшедший дом. Я, не веря собственным глазам, смотрел на родителей, пытался заглянуть в их необъяснимо безразличные души. Все, что я мог сделать, — потрясать кулаками и удивляться, с какой готовностью люди отдают себя в рабство. Господи, иногда они с такой поспешностью прощаются со свободой, будто она их тяготит.

Превосходство

Безумие не заразно, хотя история человечества замусорена рассказами о массовой истерии — как, например, на Западе, когда все вдруг стали ходить в белых башмаках без носков, — но когда Терри отправили в дом умалишенных, наш дом превратился в рассадник тьмы. Помрачение началось с отца, который через неделю пришел в чувство и сделал все, чтобы вернуть сына из больницы, но обнаружил, что раз человека отдали под принудит тельный психиатрический присмотр, администрация учреждения ревностно следит, чтобы этот присмотр был таким же серьезным, как те деньги, что за это платит правительство. Было признано, что мой младший брат представляет опасность для себя и окружающих, а под окружающими понимался главным образом больничный персонал, с которым Терри постоянно сражался, чтобы вырваться на свободу. Отец обращался в суды и консультировался со многими адвокатами, но вскоре понял, что сын пропал в тенетах бюрократизма. Отец был убит. В результате стал пить все больше и больше, и хотя мы с матерью, как могли, старались замедлить его ввинчивание в штопор, однако невозможно отвадить человека от бутылки, просто сказав: «Отец, ты — алкоголик», — это всего лишь избитая фраза. Дважды после того, как Терри забрали в психушку, он терял самообладание, набрасывался на мать и сбивал ее с ног, но мужчину не легче отучить от роли жестокого мужа, чем убедить женщину бежать из дома, заявив ей, что у нее синдром забитой жены. Ни то ни другое не проходит.

Мать, как и отец, балансировала между горем и безумием. На третий вечер после того, как Терри увезли в клинику, я, готовясь лечь в постель, громко объявил:

— Может, я не буду чистить зубы? Зачем это надо? К черту зубы. Меня от них воротит. Воротит от своих зубов. И от чужих. Я устал полировать их, словно это королевские драгоценности. — С отвращением отшвырнув зубную щетку, я заметил за дверью ванной красивую тень. — Привет, — сказал я ей. В ванную вошла мать и встала за моей спиной. Мы смотрели друг на друга в зеркало.

— Ты разговариваешь сам с собой. — Она потрогала мне лоб. — У тебя нет температуры?

— Нет.

— Теплый.

— Я из млекопитающих. У нас это обычное дело.

— Пойду в аптеку, куплю лекарства, — сказала мать.

— Но я не болен.

— И не заболеешь, если вовремя все захватить.

— Захватить что? — Я внимательно всмотрелся в ее лицо. Мать отреагировала на увод сына в сумасшедший дом тем, что стала отчаянно беспокоиться за меня. Это произошло не постепенно, а сразу, и я обнаружил, что мне не удается разминуться с ней на лестнице, чтобы она не стиснула меня в объятиях. Когда я уходил из дома, она застегивала мне куртку до самого верха, а обнаружив, что часть шеи все-таки открыта непогоде, пришила еще одну пуговицу, чтобы я был закутан до нижней губы.

Каждый день она ездила навещать Терри и возвращалась с хорошими новостями, которые казались, наоборот, плохими.

— Ему немного лучше, — объявляла она смущенно.

Вскоре я понял, что это не более чем ложь. Мне в больницу ездить запрещали — подразумевалось, что мою слабую психику нельзя подвергать такому испытанию. Но Терри был моим братом, и однажды утром я решил поехать к нему. Исполнив весь ритуал собирающегося в школу ученика, спрятался за кустом, который потом сжег за то, что он меня исколол, и дождался, когда автобус прогрохочет мимо. Затем проголосовал на дороге и подсел к технику по ремонту холодильников, который всю дорогу пренебрежительно насмехался над теми, кто ленится заниматься размораживанием своих хладокамер.

Вид брата меня потряс. Его улыбка оказалась даже лучезарнее, чем раньше, волосы растрепаны, глаза бегали и не могли ни на чем остановиться, кожа бледная. Его обрядили в больничный халат, чтобы он никогда не забывал, что человеку с его психикой ширинка на молнии или на пуговицах не положена. И только когда он пошутил насчет счетов за электричество после шоковой терапии, я убедился, что и этот опыт его не сломит. Мы перекусили в на удивление уютной столовой с цветами в горшках и большим панорамным окном, из которого открывался прекрасный вид на подростка с манией преследования.

Вспомнив о ящике для предложений, Терри нахмурился.

— Хотел бы я знать, что за козел туда это засунул.

В конце свидания он сказал мне, что мать к нему ни разу не приезжала и, хотя он ее нисколько не винит, все же ему кажется, что родительницы должны вести себя по-другому.

Когда я вернулся домой, мать находилась на заднем дворе. Весь день накрапывал дождь. Я заметил, что она сняла обувь и вдавила пальцы ног в землю. Мать посоветовала мне последовать ее примеру: холодная грязь, просачиваясь между пальцами, доставляет невообразимое удовольствие.

— Куда ты каждый день уезжаешь? — спросил я.

— К Терри.

— Я с ним встречался сегодня, и он мне сказал, что ни разу тебя не видел.

Мать ничего не ответила, только глубоко, сколько хватило сил, зарыла ступни в грязь. Я поступил точно так же. Прозвенел звонок. Мы подняли головы и долго смотрели на тюрьму, словно звук мог свить видимую на небе дорожку. Распорядок жизни за решеткой регулировали звонки, которые можно было слышать в каждом доме городка. На этот раз звонок означал, что заключенным пора выходить на вечернюю зарядку. Вскоре прозвучит еще один — прекратить упражнения.

— Не говори отцу.

— Что не говорить?

— Что я была в больнице.

— Терри сказал, что ты не приходила.

— Не в клинике, а в обычной больнице.

— Зачем тебе понадобилось туда идти?

— Мне кажется, у меня что-то есть.

Мать молча посмотрела на свои руки: бледную морщинистую кожу пронизывали голубые вены толщиной с телефонные провода. Она тяжело вздохнула.

— У меня руки моей матери. — Это было сказано с таким неожиданным удивлением и отвращением, словно руки ее матери были вовсе не руками, а кусками дерьма, вылепленными по форме рук.