– Нет. Тетя Зой… Я Герман.

– Герман?

– Да, ваш племянник. Может, все-таки откроете?

Она скрипнула дверью и отошла назад. В неподвижном воздухе прихожей царил ментол сердечных капель, оттененный гнилью, волглой одеждой и всем известным запахом старушки.

На ней была ночная рубашка, hand made свитер и пиджак с логотипом ГМИИ имени Пушкина, накинутый поверх всего, как бурка на джигита. Ноги украшала пара тапок с посеревшими кошачьими мордочками, старый подарок Третьяковского-старшего. От былой экстравагантности остался красный бант в горошек, висевший сбоку головы.

– Герман… – повторила Зоя Ильинична, жуя губами, словно пробуя слово на вкус, – Ну, проходи. – Она указала в сторону кухни. – А у меня Андрей бывает. Ты знаешь Андрея?

– Антон, наверно.

– Антон.

– Это мой отец.

– Да? – Она удивленно посмотрела на Германа. – Он мне ничего не говорил.

Мимо сложенных стопками вдоль стен коридора книг Зоя Ильинична пошаркала в кухню, где стояли круглый стол начала века с массивной резной ножкой и буфет, сверху донизу забитый какими-то коробочками с гомеопатией, ростками алоэ в стаканах с мутной водой, фотографиями репродукций Сикстинской капеллы, раскрытыми журналами «Искусствовед». В многочисленных нишах на полках умещались: египетский скарабей, сувенирный макет Колизея, блюдо с чеканкой в виде критского быка, бюст Петра Михайловича Третьякова, родственницей которого тетя Зоя себя ошибочно считала, а также гипсовая голова Венеры Милосской и много чего еще, привезенного из командировок, купленного по дороге, вынесенного на берег течением лет.

Тут и там помещались чашки с заплесневелой заваркой, грязные тарелки, блюда с засохшей едой, которою кормились затаившиеся при виде гостя мухи. Все поверхности покрывал толстый слой пыли.

Шустро поставив на стол треснутый чайник с горлышком, из которого торчала свернутая бумажка, сладко пахнувшую вазу с черствыми пряниками и прогорклыми шоколадками, графин с забродившим облепиховым соком, тетя указала Герману на табурет.

– Да я не хочу есть, теть Зой.

– Ну, хоть чуток.

«Боится, что не о чем будет поговорить», – с досадой подумал Герман.

– Вы уверены, что меня помните?

– Я помню. – Зоя Ильинична загадочно улыбнулась и села за стол. Несмотря на усилившийся склероз, она отказывалась переезжать в дом престарелых, аргументируя это тем, что не может оставить работу. – Как папа? Ты с ним общаешься?

– Нет.

– Почему?

– Мы уже лет пятнадцать не разговариваем.

Она недовольно покачала головой.

– А мама?

– Мама умерла.

Старуха кивнула и грустно уставилась в пол.

– У тебя есть дети?

Герман отрицательно мотнул головой.

– Жена-то есть?

– Жена есть.

– Почему же детей нет?

– Она не может… после аборта. Нам тогда казалось, что не время.

Зоя Ильинична хмыкнула, достала из рукава скомканный платок и вытерла глаза.

– А мама как? – снова спросила она.

Герман вздохнул:

– Тетя Зоя, у меня все нормально. Я скоро улетаю. Секретная миссия. Но вам я смогу об этом рассказать. Все-таки получается, что на данный момент… вы самый близкий мне человек.

Старуха кивнула и приготовилась слушать. Кажется, приободренная оказанным доверием, она смогла мобилизовать последние остатки разума.

– Я должен спасти человечество, как бы нелепо это ни звучало.

Она встала и засуетилась:

– Сейчас, подожди, мне нужно внести это в записи.

Последние годы тетя Зоя писала родословную семьи. Это и была ее работа.

Спустя секунду она появилась с желтоватым листком, вдоль и поперек исписанным крупным детским почерком. Некоторые строки, как успел заметить Герман, состояли из обрывков фраз и даже отдельных слов: «работал на мануфактуре», «жил», «учился». Расчистив место на столе, она приготовилась записывать.

– Земля в последнее время нуждается в новых ресурсах, – сказал Герман, не зная сам, что на него нашло, и с удивлением слушая свой баритон с грустинкой, похожий на голос актера из какого-то хорошего советского фильма. – Мы все знаем, что запасы воды, нефти, газа, продуктов питания небесконечны. Кроме того, растет опасность угроз от плохой экологии и метеоритов. Нам нужен запасной аэродром.

Он взял пряник и задумчиво отгрыз крошку.

Зоя Ильинична продолжала слушать его, затаив дыхание.

– Я был выбран орденом иоаннитов для совершения этой миссии.

Тетя Зоя быстро что-то записала.

– Суверенным Военным орденом госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского Родоса и Мальты? – переспросила она.

Герман кивнул.

– Полет в сторону Сириуса состоится уже 13 октября. Исход его не ясен. Это очень опасная миссия.

Тетя Зоя испуганно глянула на Германа слезящимися глазами.

– Но кто-то должен взять ее на себя.

– На чем же ты полетишь?

– Одноместный космический корабль «Зигфрид», оснащенный скафандрами нового типа – Грани.

– Грани? Конь Зигфрида.

– Наверно.

Она снова что-то записала. Герман наклонился и открыл портфель, который принес с собой. В нем была стопка бумаг. Он положил ее на стол.

– Вот, тетя Зоя. Я бы хотел, чтобы вы отдали это отцу. Тут записи. Мои видения, откровения, наброски романа. Все это может оказаться бесценным в будущем. Помните, как вы попросили меня поклясться на Дельфийском Оракуле, что я не предам свой дар?

Она нежно улыбнулась, склонила голову, вспоминая.

– Я не предал. Это же было где-то здесь, да?..

Зоя Ильинична приняла архив Германа, встала и засеменила в гостиную. Герман двинулся за ней. Он хорошо помнил то место. Именно здесь маленький кудрявый Пророк читал стихотворение про зайца. Альбом с семейными фотографиями, который листал в тот момент отец, все еще лежал на столике рядом с креслом. Та же красная пыльная штора тряпкой висела на окне. Кажется, с тех пор тетя Зоя не передвинула ни одной вещи.

Из гостиной Третьяковская зашла в небольшую спальню, где концентрация ментола была самой сильной. Она заботливо уложила архив племянника под стол, где были свалены и ее собственные исписанные листы.

– Удачи вам, – сказал неопределенно Герман, имея в виду не только ее работу, но и некое всеобщее будущее.

Прежде чем выйти из гостиной, он на секунду остановился.

«Белый заяц пускай не заметен в снегу, – прошептал, вспоминая слова. – Но позже по следам его ты все поймешь».