Я не чувствую ничего, кроме боли, которая сжимает сердце и сдавливает виски, от которой кружится голова и тошнит. Я не чувствую ни голода, ни усталости, ни холода, ни страха – ничего, кроме боли от ощущения собственной обезличенности и небытия… как если идешь навстречу знакомому, улыбаешься и говоришь: «Привет!», а этот человек, глядя сквозь тебя, проходит мимо, и тебе больно – только во сто раз сильнее. Это хуже обиды, это страшнее унижения. В этом никто не виноват, но это невозможно простить.

Нас разделяли лишь несколько сантиметров, но он в упор меня не видел. Рядом с ним сидел призрак его бывшей. Его обнимало безымянное тело. Напротив него стояло зеркало, перед которым он ковырял в носу, когда был пьяным троллем. Эта мысль калечит меня и не укладывается в голове, она туда просто не влезает, я не могу смириться с тем, что ко мне можно так относиться, не хочу и не буду.

Мне стыдно. Как будто, прогуливаясь по безлюдному парку, мне захотелось поцеловать скульптуру И вот забавы ради ты прикасаешься губами к холодному гранитному лицу, но вдруг, отпрянув, заливаешься краской стыда. Вокруг ни души, но ты в ужасе озираясь по сторонам, спешишь покинуть место тайного позора и еще долго обходишь его за километр стороной.

Я виновата (исключительно перед самой собой) только в том, что не ушла сразу же, заметив, что человек не смотрит мне в глаза. Он живет на станции Нелюбви, на улице Нелюбви, в доме Нелюбви в квартире Нелюбви и зовут его Безразличие.

Сад

Перебирая еще свежий гербарий воспоминаний, пальцы превращают белые листы в бумажные цветы. Тысячи, тысячи пощечин от невидимых дланей горят на моих щеках лепестками астр. Каре-зеленые ирисы утопают кувшинками в пруду глаз. Полчища мыслей точат грецкий орех, что в моей голове. Обклеванное сердце – иссушенный гранат… Одинокая плакучая ива посреди бурелома…

С чисто женским кокетством я примеряю терновый венок и рассматриваю себя в белых листах бумаги, увлеченно растворяясь в собственном отражении. Ах, я нарцисс, нарцисс! Если страдать, так страдать красиво. Если боли не избежать, так быть ее жрицей. Я беру лист бумаги и складываю по изгибам шрамов цветок, чей политый слезами бутон раскрывается в немом крике. Красота завораживает и дарит забвение.

Талисман

Она была талисманом, крошечным джинном, монеткой, которую бросали в колодец, загадав самое заветное желание. Бросали вновь и вновь.

Тепло нагрудного кармана, сон под стук сердца в колыбели чьего-то дыхания. Внезапный морозный воздух, изгоняющий негу, и ослепляющий солнечный свет. Тиски большого и указательного пальцев оценивающий прищур. Поцелуй на удачу и безжалостный бросок. В звенящем крике она летела во тьму колодца, больно ударяясь о камни и отскакивая от стен. В долгом полете она грезила о тепле предавших ее рук. И чем дальше она удалялась от бросившего ее, тем ближе был он к своей мечте. Потому что она была талисманом, крошечным джинном, монеткой, которую бросали в колодец, загадав самое заветное желание. Вновь и вновь.

Блуждая в забвении по черному дну, погнутая и полуржавая, она неизменно находила путь наверх Где прельщенные дешевым блеском руки поднимали ее с земли и клали в нагрудный карман, поближе к сердцу, в котором билась самая сокровенная мечта Монетка озаряла своим блеском мечту каждого пригревшего ее сердца, и чем звонче она предвещала счастье и успех, тем быстрее ее выхватывали из кармана и швыряли в колодец. Один бросок – одна мечта. Прирученный символ веры. Олицетворение мечты. Но и ее антипод. Или монетка, или мечта. Или – или. И никак иначе. Ибо таковы были их мечты.

Но и у монетки была мечта. Ей хотелось, чтобы нашелся человек, который крепко сожмет ее в кулаке, и она превратится из монетки, которую бросают на дно колодца, в талисман, который хранят и берегут. Который греет сердце верой и надеждой и который дороже любой отдельно взятой мечты.

Осколки

Вот в детстве бездумно кладешь стакан на бок и катаешь по поверхности стола, он выскальзывает из рук, падает и разлетается осколками по полу, а ты удивленно плачешь. Я до сих пор познаю мир через разрушение: «А что, если?..». Сколько же «стаканов» я перебила… Каждый раз – боль, сожаление и вина. «Но разве ты с самого начала не знала, что вот так вот и будет?». Нет, честно, не знала! Для меня знать – это чувствовать. Пока не прочувствую – не узнаю. Но чувствовать я начинаю слишком поздно, когда что-нибудь уже безнадежно испорчено или уничтожено. И я раскаиваюсь, иногда разочаровываюсь в самой себе на месяцы, бывает на годы. Я заучиваю эти уроки «хрупкости бытия» и бережнее отношусь к жизни, но каждый «стакан» был бесценен и существовал в единственном экземпляре. Есть ли альтернатива разрушению?

Спасибо

Их мягкое сияние окутывает меня теплотой сквозь воспоминания. Умиротворяющая небесная лазурь июльского дня. Чистейшие водоемы, до капли вобравшие скорбь этого мира. Ее глаза сочились добротой и нежностью всех матерей земли. Когда она дотрагивалась до моего плеча, мне казалось что это ангел-хранитель прикрывает меня своим крылом. Она всегда угощала меня сладостями Я тормошила ее, как дитя, придумывая новые и новые поводы обратиться к ней за помощью, она ни разу не сказала мне «нет». Роскошь и редчайшее расточительство человечности. Она видела мои зрачки, пронзенные болью, но не допытывалась причины, укутывая фибрами своей души мое треснувшее сердце. Ее глаза видели меня и принимали такой, какая я есть, ей было все равно, что думали обо мне другие. В последний день, когда мне нужно было уходить, я заглянула в ее грустные светлые глаза на прощанье, и мне захотелось… повеситься У меня не хватило и никогда не хватит слов, чтобы выразить ей свою благодарность.

Ей было 26. Ее бабушке под 90. Ей сказали, что она может умереть. Не бабушка, а она сама. Ее убивало собственное тело.

Время застыло в напряженном ожидании. Циферблат часов вхолостую отсчитывал секунды. День сменял ночь, будто нарисованные декорации мелькали за окном. Она была разочарована в себе и придавлена чувством вины, даже плакать не хотелось. Каждый неровный удар сердца, каждый резкий взмах ресниц был ей вреден, но она упорно делала себе хуже.

Она прикинула в уме, сколько человек криво усмехнется, узнав об ее смерти, а сколько огорчится. Первых оказалось больше. Хорошо это или плохо, она не знала.

Потом она вспомнила всех людей, которые в ней разочаровались, которым она причинила боль. Вот как так вышло? Поди теперь докажи, что никому не желала зла. Она попыталась перечислить свои хорошие качества и то, за что ее можно любить. Попыталась сегодня, попыталась вчера, попыталась позавчера, и неделю назад, и месяц назад тоже – ступор и пустота. Или она очень скромная, или любить ее и вправду не за что. Что хорошего она сделала в этой жизни? Что ее удерживает здесь? И правда – что? Как в фильме ужасов: за что ни пыталась ухватиться, все осыпалось трухой между пальцев. Она чувствовала вину и разочарование в самой себе. Не смогла… не успела… проиграла… Как будто кто-то на небе очень недвусмысленно намекал, что ее время вышло и ей нужно освободить место. Такой, какая она есть, ей здесь не рады и просят уйти. И дело не в том, что лекарство не помогает. Я чувствую вину и разочарование в самой себе… Как будто кто-то на небе очень недвусмысленно намекает, что мое время вышло и мне нужно освободить место. Такой, какая я есть, мне здесь не рады и просят уйти. А я разочарована в себе и почти не против. Почти…