Не уверен. Права Аня. А что, если все это – моя блажь, вызванная полугодовым унылым сидением в четырех стенах и мучениями переходного возраста? И ладно бы жизнь прошуршала по паркету чужой чернобуркой, она прошла где-то рядом – обыденно, неторопливо, надежно, как проходят все жизни людей упорядоченных – с экономией, воспитанием детей, склоками, выпивками, пререканиями с начальством… А я – странствовал. Или – странничал. И вот – результат: существовать могу везде, а жить – только в экстремальных ситуациях, когда то, к чему готов и способен, концентрируется тоской или всполохом, чтобы… Чтобы – что? Кому-то помочь? Защитить? Для чего? Чтобы этих людей постигли иные, куда горшие беды? Бог знает.

– Гоша – бандит?

– Да нет же! Он тихий, мирный, одинокий человек.

– Чем он занимается, тихий, мирный и одинокий?

– Разводит животных. Собак, кошек, морских свинок, черепах, попугайчиков. И – лечит их.

По-видимому, на лице моем было написано такое изумление, что Аня решила продолжить:

– Он всегда жалел животных. Притаскивал кошек, собак. Но… Дело даже не в этом. Дело в том, что он их понимает. И они его – тоже.

– С собаками рычит, с кошками – мурлычет, с попугайчиками – летает.

– Ну да… И мурлычет, и рычит… Ты бы посмотрел, как они его слушают!

– Деньги на «бумер» ему сорока на хвосте принесла?

– Нет. Он же отличный лекарь! К нему привозят питомцев даже из-за границы. В деньгах он не стеснен. А что одет как… Просто одни – любят наряжаться, другие… Он – из других. Его как-то в зоопарк вызывали, в столицу. Там китайский мишка заболел, знаешь, они забавные такие… Панды. Вернее, не заболел – есть почему-то отказывался, хирел на глазах… А ему ведь побеги бамбука самолетом из тибетских лесов доставляли! Такие мишки для китайцев – святыня. А он – затосковал.

Начальство Московского зоопарка заволновалось, да и банкир один: страховка за мишку была что-то около двенадцати миллионов долларов! Вот кто-то из московских деловых про Гошу и вспомнил. Гоша в вольер зашел, посидел там с мишей, поурчал что-то, всю ночь сидели они и урчали. И – выздоровел звереныш! Ты понимаешь?

Я не понимал. Но поверил.

– А людей он не лечит?

– Нет. Людей он совсем не понимает. Сторонится их.

– Для этого и пистолет завел?

– Четыре года назад в Пустынном, это поселок небольшой недалеко от Бактрии, процветали собачьи бои. Жестокие, насмерть. Со всего Союза любители съезжались и из-за границы – отовсюду. Псы были тренированные, свирепости исключительной и денег больших стоили. О тотализаторе – и говорить нечего. По слухам, миллионы крутились. В валюте.

Так вот. Узнал об этом Гоша, поехал туда… Постоял у вольера, а потом – урчать начал. Низко так, утробно… И все эти боевые псы хвосты поподжимали… И – все. Сделались песики ласковыми, как ручные белки. Навсегда.

Бои сорвались. Потери организаторов исчислялись сотнями тысяч долларов. Но на Гошу никто не подумал: он же дурачок и выглядит так же. Через месяц – новый заезд. И – снова то же самое. И этих собачек он в мирных хомячков обратил…

Вот тогда ему и досталось. Избили так, что полгода в больнице пролежал, едва выжил. Он и раньше людей опасался, а после этого случая… Купил пистолет. Но ни разу его не применял.

– Пока, – не удержался я.

– Ты злой.

Я пожал плечами. Как сформулировал Антон Павлович: если в первом акте на сцене висит ружье, то в последнем оно обязательно выстрелит. А законы драматургии с законов жизни писались. Только в театре – все спрессовано в понятные мифологемы и драма завершается слезами зрителей и очистительным катарсисом. А в жизни – просто трагедией. Непоправимой.

– А ведь мирному Гоше за хранение и ношение свободно пару лет могут влепить. Он же его как ковбой таскает – разве что не на поясе!

– Не могут. У него «белый билет». А какой с дурака спрос? Никакого. Да его задерживали уже. Оружие отобрали, потом – в психоневрологию уложили, на профилактику… Он переживал очень: кто за его зверушками присмотрит… Находились добрые люди. А когда отпустили, Эжен идею подал: купить имитацию, пугач, игрушку, и таскать чуть не на виду. Его проверили несколько раз и – перестали. И теперь – вся бактрийская милиция знает: блаженный Гоша Маугли таскает пугач. После того, как побили. Ну и пусть таскает, кому от того вред? А он снова купил настоящий. И носит. Но никогда и никого из него не убьет.

– Думаешь?

– Да.

– Потому что собак любит?

– И поэтому тоже.

– «Чем лучше я узнаю людей, тем больше люблю собак». Это сказал…

– …человек, который кого-то застрелил?

– Вот этого не знаю. Скорее всего, сам он был «тихий обыватель». И оружие носил, как и ваш Гоша, только для проформы.

– И как его звали?

– Генрих Гиммлер.

– И – что? Гоша ведь не такой.

– Понятно. Маугли.

– Ну да. Он же со зверями разговаривает, с птицами. Его так еще в детстве прозвали. Вот только… Помнишь Маугли из мультика? Внешне – почти как Морис в пятнадцать лет. А Гоша – кургузый вышел. Но добрый очень.

– Ага. Добрый. И ранимый.

– Иронизируешь?

– Ничуть. А ведь он бы меня застрелил.

Аня вздохнула:

– Мог бы. Хотя…

Теперь вздохнул я.

– Ты обеспокоен? – простодушно спросила Аня.

– Он же добрый. К тому же – извинился. – Я помолчал, добавил: – Сложно у вас тут все.

– А где ты видел жизнь простой?

Она права. Нигде.

Набегавшие тучи развеяло, и день завязался вполне ясный, солнечный, теплый. Жаркий даже. А у меня было странное чувство, будто зимы не было в этом году вовсе: сначала – август, потом прозрачный сентябрь, что томил меня грустью несбывшегося лета, потом… Потом была просто тьма, и одиночество, и четыре стены квартиры, и… И – всего этого словно не было.

Особняк был просторен, а дворик… Он был спроектирован как греческий, правда не с квадратным, а с прямоугольным бассейном, чистым и опрятным, наполненным свежей водой. Еще здесь был длинный дощатый стол под завитым виноградом навесом, а вокруг стилизованные под амфоры вазы, в которых цвели яркие цветы, явно не здешние, привезенные откуда-то с берегов Адриатики.

– Извини, Олег, я свалилась как снег на голову вчера вечером, ночь у тебя получилась бессонная… Кофе? Или отдохнешь?

Второе предложение она произнесла приличия ради. Тревога читалась в глазах девушки достаточно ясно, и ей непременно хотелось, чтобы я приступил к поискам ее отца немедленно, и, чего греха таить, наверное, верилось, что найду я его скоро, может быть, уже к сегодняшнему вечеру, и все ее печали забудутся, как скверный сон, и наступит покой и гармония…