– Я не знал, – протянул Джосс не без симпатии.

– Я тоже ничего не знал! Слишком был поглощен своими новыми обязанностями! Ему я помог, но ведь таких, как он, на улицах сотни тысяч: без работы, жилья, пропитания. А та мизерная помощь, которую могла бы оказывать система, базируется на цене буханки хлеба и количестве детей в семье. Только вот в чем проблема: многие годы солдаты сражались за свою страну, поэтому обзавестись детьми не успели, а значит, в списках на помощь были самыми последними. Да она до них по большей части вообще не доходит. Понимаешь? Система вынуждает их воровать, чтобы выжить, а потом преследует за воровство. Это ужасно, тем более после всех жертв, которые они принесли отечеству. Надо что-то делать!

Джосс пристально смотрел на племянника, явно встревожившись.

– Ты не сможешь изменить взгляды наших денежных мешков, мой мальчик. Разве ты этого еще не понял, когда принимали твой законопрект?

Джеффри, досадливо поморщившись, отошел от подоконника и принялся мерить шагами комнату.

– Ты прав, дядя. Я не смогу изменить их взгляды. Тем более таким образом, как пытался. Пока придется отступить, выждать, а со временем мое политическое влияние вырастет и я использую его, чтобы постепенно изменить ситуацию. А Ливерпул и Веллингтон мне помогут.

Джосс насмешливо приподнял бровь.

– Знаешь, мой мальчик, если ты намерен все это сделать до того, как женишься, мне, пожалуй, и самому придется присмотреть себе невесту, поскольку тогда задача продолжения графского рода уж точно ляжет на меня.

Джеффри засмеялся.

– Присмотрись, если хочешь, дядя, но все не так плохо. В следующем месяце Ливерпул представит свой проект акта о занятости бедных, который предусматривает существенные льготы тем компаниям, что согласятся использовать поденных рабочих. Уже только это поможет убрать солдат с улиц.

Джосс тихонько присвистнул.

– Да, и поддерживающие его либералы-тори намерены и в будущем продвигать такого рода проекты. Потихоньку, конечно. Ливерпул просил меня предпринять ряд закулисных шагов в нужном направлении, но для этого я должен заслужить уважение в обществе и иметь безупречную репутацию, – сообщил Джеффри.

Вспомнив об угрозе шантажиста, он нахмурился, но отбросил неприятную мысль. Для нее не может быть никаких оснований. Как только гости разъедутся, он вернется в Лондон и во всем разберется.

– И мне придется жениться, – добавил Джеффри со вздохом. – Именно этого ожидает от человека моего положения общество.

Джосс открыл было рот, но не успел произнести ни звука, так как в этот момент в комнату вплыла графиня с торжествующей улыбкой на лице и провозгласила:

– Кажется, нам не придется вышвыривать из дому эту ужасную мисс Клэрмонт. Леди Беллшем, так же потрясенная поведением племянницы, как и я, приняла решение уехать вместе со своими подопечными. Эта троица покинет наш дом в течение ближайшего часа.

Лилиан, очень довольная собой, словно на крыльях летела по коридору. На площадке к ней подошли несколько гостей и выразили восхищение ее умом, хотя она и подозревала, что это было сделано лишь потому, что в ней больше не видели конкурентку в борьбе за чувства Стратфорда.

Она открыла дверь.

– Пен, куда ты?…

Потрясенная до глубины души, Лилиан так и застыла на пороге, вцепившись пальцами в бронзовую дверную ручку.

В комнате кипела работа. Повсюду сновали горничные в черных платьях и одинаковых чепчиках. Будь их гофрированные фартучки желтыми, они бы напоминали рабочих пчел в улье. Девушки деловито перетряхивали и укладывали одежду.

На всех свободных поверхностях – покрытых стегаными покрывалами кроватях, столах, подоконниках – стояли раскрытые кожаные саквояжи, быстро наполнявшиеся вещами.

Только Пенелопы нигде не было видно. Раздраженный голос тети Элизы слышался из смежной гостиной, отделявшей комнату девушек от ее спальни. Затаив дыхание, Лилиан направилась в комнату тети, откуда доносились вопли.

– …в жизни не испытывала такого унижения! Неужели она думает, что Стратфорд простит такое оскорбление?

Боже мой! Кажется, их все-таки изгоняют из Сомертон-Парка.

Лилиан охватила паника. И злость. Ведь это он ее оскорбил! Да, конечно, она рассердила его первой, уязвила его гордость… наверное… но ведь это было сделано лишь для того, чтобы отвлечь его. Она всего лишь хотела избавиться от его внимания! Что же это за джентльмен? Сначала проигрывает пари, а потом выбрасывает победителя на улицу?

Лилиан перевела дух и попыталась мыслить логически. Ей надо было понять стратегию Стратфорда. Если он как-то связан со смертью ее отца или знал, что виной тому кто-то из членов его семьи, то вполне мог сделать совершенно логичный вывод: она явилась, чтобы узнать правду. И если слухи верны и он намерен сделать политическую карьеру, значит, захочет как можно скорее вышвырнуть ее из дома, прежде чем она отыщет доказательства.

Какая же она дура! Сама дала ему повод! И зачем? Решила потешить свою гордость? Лилиан почувствовала, как к глазам подступили слезы. В глубине души она понимала, что если сейчас уедет из Сомертон-Парка, то никогда не узнает правды.

Лилиан заморгала, стараясь сдержать слезы. Может быть, еще все не поздно исправить? Если она ошибается относительно намерений Стратфорда и если всему виной его уязвленная гордость, возможно, достаточно извиниться? Конечно, ей не хотелось просить прощения за то, что она такая, какая есть, но придется это сделать.

Только сначала необходимо выяснить, насколько все плохо. И она решительно открыла дверь в комнату тети.

Пенелопа сидела в кресле, немного подавшись вперед. На ее всегда веселом личике застыло хмурое выражение, румяные щечки побледнели. Тетя Элиза ходила взад-вперед у изножья широкой кровати с резными спинками. Соседство с массивным предметом мебели несколько умаляло ее в размерах. Впрочем, на ее возмущение оно никак не повлияло. Услышав, что открылась дверь, она повернула голову, и ее лицо, и так красное от гнева, стало пунцовым.

Лилиан увидела в глазах тети надвигающуюся бурю и невольно съежилась.

– Ты!.. – выкрикнула леди Беллшем, вложив в это коротенькое слово столько отвращения, неодобрения и разочарования, что у Лилиан перехватило дыхание.

Да поможет ей Бог! Она-то думала, что уже смирилась с неспособностью тети понять и принять ее. Нет, нельзя сказать, что она не пыталась заботиться об осиротевшей дочери брата, хотя и по-своему, но всякий раз, когда действия Лилиан оказывались не такими, как ожидалось, тетушка воспринимала это как личную трагедию. И Лилиан потом долго не удавалось избавиться от ощущения вины за то, что огорчила единственную «мать», которую когда-либо знала.

– Вот твоя благодарность за то, что я сумела получить для тебя приглашение, за которое многие знатные дамы готовы были душу продать дьяволу! – выкрикнула тетя, трагически всплеснув руками. – Все, хватит, я умываю руки! Больше не желаю тебя знать! Эти твои теории… Ты приносишь только разочарование! От тебя одни неприятности! Не знаю, почему я вдруг понадеялась, что ты изменилась! – Голос женщины сорвался, и она тяжело, с шумом задышала.