могла, я бы отшатнулась. Потому что, как бы трудно ни было в это поверить, фигура в центре круга оказалась неживой. Это была искусно выполненная статуя. Каменная и прекрасная в своей холодной идеальности. Оттого-то она и стояла недвижимой посреди этого хаоса.

Один из мужчин вскрикнул, и его рука повисла точно плеть, отбитая упавшим камнем. Он попытался сделать шаг в сторону, однако человек, стоявший в самом дальнем конце пещеры, что-то резко выкрикнул, и покалеченный лишь тихо простонал в ответ, оставшись на месте. Я посмотрела вниз и увидела, что ноги всех четверых окутаны сиянием, точно на них все еще жили искры от недавнего пожара. Может быть, это было частью ритуала и, пока не погаснет последняя искра, они не должны были сходить с места? Впрочем, возможно, им вовсе не суждено было сдвинуться. Почему-то в памяти всплыло невесть откуда взявшееся знание, что для некоторых ритуалов нужны добровольные жертвы.

Я снова попыталась сделать шаг вперед и, как и в прошлый раз, не смогла. Значит, то, что я должна увидеть, можно будет рассмотреть издали. Я вновь оглядела всю картину целиком, уже даже не пытаясь унять колотящееся сердце. Пыль от камнепада заполнила все вокруг. Я с трудом различала детали. Часть факелов упала или погасла, и теперь четко выделялись лишь полы одеяний четверых мужчин, подсвеченные искрами, и отчего-то фигура женщины, которая, хоть и не подсвечивалась, непостижимым образом была хорошо видна сквозь клубы пыли. А еще я вдруг с удивлением заметила, что на нее не падают камни и даже мелкая крошка, почти непрестанно сыпавшаяся сверху, словно облетает ее стороной. Я подняла голову, пытаясь понять, есть ли над ней потолок. Может быть, дело в том, что над ней пустота и камням просто неоткуда падать? Однако разглядеть хоть что-либо не удалось: своды пещеры терялись в темноте.

Еще один камень с грохотом обрушился, едва не придавив человека, который, кажется, был здесь главным. Однако тот даже не шелохнулся. Вдруг резко стало тихо. Пульсация прекратилась, как и свечение у ног мужчин. В наступившей тишине отголосками было слышно эхо далекого обвала да еще хрипло дышал покалеченный мужчина, баюкая сломанную руку. Главный скинул с головы капюшон, и сквозь не до конца осевшую пыль я увидела, что он молод, черноволос, с острой бородкой. Он провел рукой по лицу, стирая пыль, и с улыбкой безумца что-то прошептал на незнакомом мне языке. Тот, что стоял слева от него, хрипло рассмеялся. Покалеченный не отреагировал никак, продолжая прижимать к себе руку, а стоявший ближе всех ко мне вновь провел ладонью по стене, и я заметила, что пальцы в золотых перстнях стесаны в кровь, но он, не обращая на это внимания, продолжал гладить стену, словно та была живой. На камне оставались кровавые разводы. Вдруг он резко опустился на колени и тихо, но отчетливо произнес:

– Хи нами вока. Хи трэмо матурэ, – отчего двое мужчин вздрогнули, а третий – с улыбкой безумца – лишь расхохотался.

Я рывком села, с трудом сдержав стон, – шея затекла от неудобной позы: я спала, сидя за столом, неловко устроившись на столешнице. От резкого движения кружка с остатками чая опрокинулась и покатилась по столу. Мне едва удалось ее поймать, прежде чем она свалилась на пол. Сжав кружку обеими руками, я старалась успокоить колотившееся сердце. Порыв ветра влетел в приоткрытую створку окна, заставив меня вздрогнуть от холода: моя ночнушка вновь насквозь промокла от пота.

Вскочив на ноги, я бросилась за тряпкой, чтобы стереть со стола, по пути опрокинула ухват, который отчего-то не поставила на обычное место, когда растапливала печь в ночи. Ухват с грохотом упал на скамью. Я прижала ладонь ко рту, понимая, что не только Добронегу – всю Свирь перебудить должна. Добронега действительно быстро вышла из покоев. Она была уже полностью одета.

– Что случилось? – встревоженно спросила мать Радима, глядя на меня.

– Сон, – хрипло прошептала я. – Опять сон дурной. Я чай разлила. Вытереть хотела.

Добронега отмахнулась от беспорядка и, быстро подойдя ко мне, тронула лоб.

– Ты полежи иди. Ночь плохая выдалась.

Я помотала головой, пытаясь сказать, что со мной все в порядке, но Добронега только улыбнулась слегка неестественной улыбкой, и я поняла, что последует за этим. И точно. Будто невзначай она добралась до полок с горшочками. Сняла тот самый, с «Олеговым снадобьем», и принялась готовить отвар. Вода, подогретая мной, еще не успела остыть. Значит, мой сон длился совсем недолго. Я смотрела на то, как Добронега готовит отвар, которым поили Всемилу в «плохие» дни, и думала о том, что это к лучшему. Просто поспать. Безо всяких кошмаров. Я не стала возражать, когда Добронега мягко подтолкнула меня к покоям Всемилы, пока отвар настаивался. Руки точно налились свинцом, и я сама едва могла их поднять. Когда Добронега попыталась что-то у меня забрать, я поняла, что до сих пор сжимаю кружку, которую спасла от падения со стола.

Выпустив кружку, я послушно села на постель и уставилась в одну точку. В голове звучало обреченное:

«Хи нами вока. Хи трэмо матурэ».

Я не знала, что это означает, но мне было очень страшно.

Брат Альгар,

В знак чистоты своих намерений я решил сам привезти тебе свитки.

Я близко, брат. И я жду встречи с тобой. Забудем наши разногласия и начнем все сначала. Мы равны теперь, и могущество каждого сравнимо с ценой, которую нам обоим придется заплатить Святыням. И пусть это почти невозможно, давай вспомним, кем мы были друг другу, и пусть эта память станет залогом наших будущих решений.

В моем письме указано место, где я буду ждать тебя ближайшую седмицу.

Алвар Кто-то, однажды избрав свой путь,Идет по нему, невзирая на трудности,Кто-то готов с полпути свернуть,И не угадаешь, в ком больше мудрости.Кто-то прогнет под себя весь мир,Отринув легко заведенное предками.Кто-то, заветы в себе сохранив,Не станет гадать над чужими ответами.Каждый в решенье своем будет прав,Мерку чужую принять не отважившись.А в Книге времен тысячи глав,И в каждой из них все не то, чем кажется.

Глава 9

Мое пробуждение сопровождалось смутными образами. Сначала я видела себя маленькой девочкой. Я продиралась сквозь высокую траву на берегу реки и звала Чапку – своего потерявшегося щенка. Позади звучал голос отца:

– Надежда, вернись немедленно! Не то упадешь в воду.

Во сне я хорошо помнила, что почему-то в тот день совсем не боялась упасть в воду. Словно вода – мой друг. А еще я поняла, что все эти годы не вспоминала о щенке, будто у меня никогда и не было собаки. Но Чапка же был.

Потом я видела себя в школе, когда с волнением ожидала, в какую языковую группу меня распределят. В классе было три отличницы, включая меня. Учить английский считалось престижным. Немецкий – нет. Кто так решил, я понятия не имела, но в тот день казалось очень важным попасть в «престижную» группу. Не повезло: список немецкой группы начинался с фамилии Василевская. Дома я долго плакала, а родители так и не поняли суть проблемы.

Потом я увидела себя в институте на первом уроке немецкого языка. В небольшую аудиторию вошел молодой преподаватель, и сразу стало тихо, хотя до этого казалось, что успокоить наш галдящий хор никто не сможет.

– Ich heisse Paul, – негромко произнес наш новый учитель немецкого, и в тишине аудитории его голос был слышен очень четко. – Lassen Sie uns kennenlernen, wenn Sie nicht dagegen sind[1].

Я помню, что подумала тогда не о том, что он молодой и симпатичный, нет. Как истинный ботан, я подумала, что учитель должен представляться по-другому, потому что… а как же вбитые в школе конструкции? Однако к концу урока я изменила свое мнение. Павел Николаевич (кстати, отчество пришлось отдельно посмотреть в списке учителей, поскольку лекции проходили исключительно на немецком, с соответствующим обращением друг к другу) к концу первого занятия знал всех по именам. Он не скупился на улыбки и похвалы, впрочем, не упускал возможности сделать колкое замечание, если кто-то из группы зарывался. Именно Paul стал тем самым человеком, который навеки влюбил меня в немецкий, а заодно, сам того не ведая,