— «Пацана по прозвищу Лапчатый и капитана Галисии». — «Лапчатый живет в трех кварталах отсюда. Я его мать знаю. Сама его Машине рекомендовала, чтобы взял в команду». (Команда: братва, картель, «Киносы».) «Вот он-то мне и нужен. Он убил дона Хоакина». — «Господи боже! Точно он? Он же ребенок еще». — «Никакой он не ребенок. Он иуда, и я его положу». (Положить: порешить, убить, завалить, убрать, пришить, выпилить, отправить к праотцам, уволить, отправить с поклоном к безносой, укокошить.) «С ума сошел? Нельзя так». — «Меня твой муж попросил». — «Ну так и просить о таком нельзя». — «Он четыре пули в голову дону Хоакину всадил». — «На него, наверное, давили. Что ты, не знаешь, что ли, как боссы в таких делах себя ведут? Я другого мальчонку знала, так его тоже попросили убрать какого-то нарко. А когда он отказался, ему на крыльцо на следующий день подбросили голову его брата, с запиской: „Шефу нельзя говорить «нет»". И знаешь, что он тогда сделал? Повесился. Так что не тебе Лапчатого судить. У него свои причины были». Тут Эсмеральда была полностью права. Мало разве таких, кто вынужден убивать, чтобы не убили их близких? Насчет Лапчатого Хосе Куаутемок обещал подумать. Но Галисию, падлу, точно завалит. С первого дня капитан ему не понравился. А потом еще и замарал его во всем этом вчерашнем свинарнике. Чего он к другому не сунулся? Сучий потрох. Теперь по его милости он должен бежать из этих краев. От мирной, сука, жизни. Так что он его точно убьет. Да, за одно это, чисто из злости. Не из-за кучи трупов на улицах Помирансии. Не за то, что он предал «Киносов», продажный полираст. А за то, что с корнем выдрал его из рая у реки и в квартирке на шоссе Санта-Эулалия, отнял работу с камнями, лишил радости плавать в прозрачной воде и читать под сенью дубов, забрал единственное место, где он жил спокойно за всю свою треклятую жизнь.

Эсмеральда отправилась за пистолетом («Вот убьешь ты Галисию, а Машина потом узнает, что пушка-то его была, сам подумай. Тут мне и каюк. Нетушки, паря. Я так рисковать не собираюсь. Хочешь завалить федерала, вали, но чьим-нибудь другим стволом, а не моего мужа») и за адресом Галисии. Не только за адресом — надо было узнать, живет он один или с семьей, во сколько приходит на службу и во сколько уходит, по каким дорогам обычно ездит, как одевается по гражданке, откуда он родом, сильно ли завязан с «Самыми Другими», где завтракает, обедает, перекусывает, на каких машинах ездит, с какими номерами, сколько у него охраны, в каких он отношениях с военным комендантом и с адмиралом, начальником над морпехами, кто его крышует, кто ему друг, кто враг. Ствол должен быть чистый, незарегистрированный, нигде не засвеченный. Хосе Куаутемок попросил минимум двадцать патронов и, по возможности, пистолет, а не револьвер. «Их перезаряжать быстрее, и осечек не дают».

Эсмеральда велела, пока ее не будет, из окон не выглядывать, дверь не открывать, к телефону не подходить и на улицу не соваться. Не дай бог соседи узнают, что он у нее. Ей нужно беречь репутацию (а значит, и жизнь: изменить нарко — все равно что подписать себе смертный приговор). «Значит, так, имей в виду, я не перед каждым ноги раздвигаю, у меня там не гараж, и я тебе не прошмандовка. Я женщина порядочная, Машине никогда не изменяла. С тобой — не знаю, как так получилось, но получилось, и какой смысл делать вид, будто ничего не было? Я трепаться не собираюсь и надеюсь, ты тоже. Помогаю я тебе, потому что ты помогаешь моему мужу и больше нипочему. Вернусь ближе к вечеру. Если проголодаешься, там есть бананы, яйца, молоко, фарш и помидоры. Пить захочешь — есть кола и минералка. Если вдруг появится Чучо, наврешь ему, что взломал замок и зашел, а меня дома не было. Убьет тебя или оба друг дружку поубиваете — это уже дело ваше. Но постарайся его все же не убить, не хочу одна оставаться».

Как только она ушла, Хосе Куаутемок разлегся под вентилятором. Освежился немного. Потом решил помыться. Включил душ. Несмотря на адскую жару, от которой собаки спекались на улицах (в Акунье говорили, что так хот-доги и получаются:.выгоняешь пса на тротуар и ждешь, пока зажарится), сделал горяченную воду — холодную он ненавидел. В тюрьме была только ледяная. Комиссия по правам человека всегда доставала начальство на тему здорового сбалансированного питания в кутузке, а вот чтоб котельные нормально работали, так это у них не очень получалось. Хосе Куаутемоку на кормежку было наплевать — он мог жрать одну курицу утром, днем и вечером. Но холодный душ — это паскудство.

В душе он побрился бритвой, которой каждое утро пользовался Машина. Вытерся полотенцем Машины. Побрызгался дезодорантом Машины. Съел два банана и выпил две кока-колы из Машининого холодильника. Потом лег в постель Машины. Положил голову на подушку Машины и уснул.

К моему сожалению, выступление в тюрьме не состоится — так я думала. Опасно было предоставлять личные данные каким-то неизвестным. При таком низком уровне безопасности в стране это было бы безумием. Может, где-нибудь в Швеции или Новой Зеландии так и делают, но в Мексике это чревато ограблением, похищением, изнасилованием, убийством. Я понимала логику тюремного начальства. Достаточно было посмотреть в новостях, какие там случаются бунты, чтобы понять: наши тюрьмы — логово дракона. Я не стала давить на коллег, чтобы они выполнили поставленные требования. Я бы вконец извелась, если бы кто-то из них стал впоследствии жертвой преступления. Альберто попытался утешить меня знаменитой присказкой для пораженцев: «Значит, так надо было» (моя бабушка сказала бы: «Бог не захотел»). Да, для пораженцев, потому что, если ты не согласен смириться, обстоятельства не могут тебя остановить. И среди нас был человек, не готовый смириться, — Мерседес. Какие-то внутренние демоны нашептывали ей, что нужно бороться за визит в тюрьму. Во время судебного процесса ее адвокат, наоборот, всеми силами старался, чтобы личная информация — адрес, телефон, имена родственников или номера банковских счетов — никак не могла просочиться к насильнику или кому-то из его семьи. Но в этот раз Мерседес, кажется, было все равно. Она позвонила мне однажды утром и попросила встретиться наедине, в кафе. Прошло уже две недели с тех пор, как мы отказались от нашей затеи,