― Серьезные! Ты можешь приехать?

― Нет, конечно! Ты это и сама прекрасно знаешь.

― Почему нет? Ты в Москве?

― Пока в Москве, но приехать не могу! ― отрезал Олег.

Веселье давно исчезло из его голоса, на смену ему пришло привычное раздражение.

― Олег, ты давно не звонил и многого не знаешь, ― упрекнула я его.

― Не звонил потому, что не было возможности, ― огрызнулся он.

― А сейчас звонишь, и я говорю тебе, что у нас серьезные проблемы, ты должен вернуться домой!

― Слушай, кончай нудить! ― взорвался он. ― Сказал ― не приеду, значит, не приеду! Что у вас там за проблемы? Что случилось?

― Убили Галкину сестру, она сама исчезла, к нам с дедом ходят твои «друзья» и требуют денег. Разве этого мало? Олег, я устала быть одна, ты должен приехать! ― взмолилась я.

― Я тебе уже сказал ― не приеду! Не приставай! Скажи лучше, вы с дедом живы-здоровы?

― Да.

― Тогда все в порядке! Чего ж ты психуешь? А проблем всегда много! У кого их нет? ― отмахнулся Олег.

― Хорошо! Черт с тобой! Не хочешь приезжать ― не надо! Только чего ты звонишь? Что тебе надо?

― Ничего мне не надо! ― оскорбился он. ― Хотел тебя предупредить, что на время уезжаю из Москвы.

Выпалив эту тираду, разобиженный Олег бросил трубку, и я не успела спросить, куда это он собрался.

Я сидела на диване, смотрела в потолок и плакала. С момента похорон Людмилы прошло уже два дня, а я все не могла успокоиться, картина погребения до сих пор стояла у меня перед глазами. Я не могла забыть страдающие глаза мужа, заплаканные лица родственников. Галка так и не появилась, что развеяло все мои надежды на то, что ей удалось ускользнуть от убийц. Несмотря на все доводы Димки, я так и не могла до конца поверить, что больше никогда ее не увижу, и страдала от своей вины перед ней. Ведь только из-за нас, из-за моего непутевого брата, с ней приключилась эта страшная беда.

Я потянулась к столику за сухим платком, когда в дверь позвонили. Мне не хотелось никого видеть, но пришлось встать и плестись в коридор открывать дверь.

― Ну что, опять плачешь? ― участливо спросил Димка.

Эти простые слова вызвали новый приступ слез, и я в отчаянии припала к Димке, уткнувшись лицом ему в грудь. Он осторожно привлек меня к себе, и я от этого проявление нежности так растрогалась, что вместо того, чтобы успокоиться, зашлась в новых рыданиях. Причем, я не просто плакала, я ревела в голос, сопровождая всхлипы неэстетичным шмыганьем носа и невнятными причитаниями. Я понимала, что опухший нос и красные глаза не прибавляют мне привлекательности, и со стороны я выгляжу просто чучелом, но ничего с собой поделать не могла.

― Если ты не успокоишься, я скоро промокну с головы до ног и обязательно простужусь, ― усмехнулся он.

В ответ я громко всхлипнула.

― Понял, ― согласно кивнул Димка, ― тебе нравится, когда я мокрый и противный.

Он обнимал меня посреди прихожей, говорил какие-то милые глупости и, в конце концов, своего добился: постепенно я перестала рыдать и перешла на слабые всхлипывания. Димка провел меня в комнату, усадил на диван и сам опустился рядом. Он нежно прижал меня к себе, я уткнулась носом ему в плечо и блаженно затихла. Димка стал перебирать мои волосы и шептать что-то успокаивающее на ухо, постепенно его дыхание становилось все жарче, а губы все смелее касались моей шеи. Я замерла, боясь пошевелится, Димка двумя пальцами осторожно приподнял мой подбородок и тревожно заглянул мне в глаза. Я зажмурилась и сильнее уткнулась носом в его рубашку. Теплые губы опять начали свое путешествие по моей шее, а Димкина рука стала расстёгивать пуговицы у меня на груди.

Проснулась я от того, что мне страшно хотелось пить. В комнате было темно и душно, задернутые на окнах плотные шторы совсем не пропускали воздух. Я пошарила рукой по кровать и никого не обнаружила рядом. Я прислушалась в надежде услышать Димкины шаги, но кроме обычных ночных звуков, вроде мерного стука капель, срывающихся из водопроводного крана на кухне, да сухого поскрипывания мебели, ничто не нарушало тишину квартиры. Значит, после того, как меня так неожиданно сморил сон, Димка ушел к себе. Ничего необычного для меня в этом не было. После неудачного замужества и нескольких быстротечных романов с женатыми коллегами, иллюзий в отношении мужчин у меня не осталось. Наивная уверенность в том, что слова любви, нашептываемые в горячечном бреду темной комнаты, действительно означают любовь, давно канула в Лету. Горькие разочарования и мелкие обиды помогли мне повзрослеть и воспринимать эти связи с иронией и даже определенной долей цинизма. Теперь, наблюдая, как мужчина, недавно клявшийся мне в любви, украдкой нетерпеливо поглядывает на часы и мечтает о том, чтобы побыстрее выскользнуть из квартиры, я не только не огорчалась, но даже сама стремилась сократить прощание и побыстрее выпроводить его за дверь. Мужчины использовали меня, а я научилась использовать их. Однажды, после очередного такого свидания я пообещала самой себе, что больше никого не пущу к себе в сердце и никому не открою душу. Машка, моя институтская подруга, утверждала, что я превратилась в законченную стерву, которая закрывает дверь за любовником и тут же выкидывает из головы все мысли о нем.

Однако, не обнаружив Димки в постели рядом с собой, я вдруг ощутила горькое разочарование. Его отношение ко мне разительно отличалось от того, к которому я привыкла со стороны мужчин. Такой заботы и такой искренней заинтересованности в моих делах я не видела ни от кого, кроме деда, но он был мне родная душа, а тут чужой человек. Я уже давно перестала замечать специфическую внешность и попала под обаяние его личности.

― Да, ― вздохнула я, сползая с кровати, ― видно, не так уж и крепка броня, которую ты старательно наращивала вокруг себя. Стоило тебя немножко пригреть, дуреха несчастная, как ты растаяла и забыла все, чему тебя учила жизнь.

Мне отчаянно хотелось, чтоб Димка был здесь, рядом со мной. Хотелось свернуться калачиком у него под боком, уютно положить голову ему на плечо и спокойно уснуть. А утром проснуться от аромата свежемолотого кофе и услышать, как он звенит чашками на кухне.

Я повернула кран и подставила чашку под струю воды. Вода была теплой и сильно отдавала хлоркой, пить расхотелось, и я лениво побрела назад, в спальню. Натянув простыню до подбородка, я попыталась отвлечься от переживаний из-за Димки и принялась думать о работе. Мысли лениво текли, цеплялись одна за другую, образы становились все расплывчатей и туманней и я, наконец, заснула.

Снилось, что я иду по темному, сырому коридору. На мне надета только тонкая ночная сорочка, но это почему-то не удивляет. Все вокруг тонет в темноте, но я уверенно ступаю босыми ногами по каменному полу и решительно иду вперед. Иногда задеваю голым плечом осклизлую стену, вздрагиваю от отвращения, но шага не сбавляю. Меня гонит вперед чувство тревоги, оно не дает остановиться и передохнуть. Я вся продрогла, а ступни заледенели от холодного пола, но ощущение, что я могу опоздать, и тогда свершится непоправимое, толкает вперед. Подгоняет не только безотчетная тревога, но и голос, который слабо доносится издалека и зовет меня по имени. Я не знаю, кому он принадлежит, но уверена, что это родной голос, это подстегивает и заставляет идти. Кажется, я уже целую вечность кружу по бесконечному лабиринту, наугад сворачиваю в боковые проходы, упираюсь в каменные стены, потому что на деле эти проходы оказываются тупиками, возвращаюсь назад и снова иду. Иногда, в каменных стенах встречаются узкие, забранные решетками проемы, из которых льется тусклый желтый свет. Я заглядываю в эти окошки и вижу подвальные комнаты, заставленные, то какими-то сундуками и ящиками, то приборами неизвестного назначения. Иногда, натыкаюсь на массивные двери, но они всегда закрыты и я иду дальше. Голос звучит все отчетливее и временами мне кажется, что еще немного, и я его узнаю. Наконец, в очередной раз упираюсь на каменную стену, усталые ноги подкашиваются, без сил опускаюсь на пол и засыпаю. Последнее, что я слышу ― это голос деда, который зовет меня. Наконец, я его узнала, этот голос!