— Я заплачу, — прошелестела Элла пересохшими губами.

— Поезжайте к нему прямо завтра, я с ним предварительно договорюсь, он вас примет. Вот адрес. И вот это возьмите, это снимки. Теперь основное. Полный разрыв девственной плевы, многочисленные вагинальные повреждения и разрывы. Анальных, к счастью, нет. Возможно, она никогда не сможет иметь детей, но это не окончательный диагноз.

Этот диагноз показался Элле самым легким, даже желанным.

— Я могу ее увидеть?

— Только не сегодня. Поезжайте домой, постарайтесь выспаться. Не надо геройствовать. Если вы рухнете от истощения, это никак не поможет вашей дочери. Сейчас ее состояние стабильно. Вас она все равно не узнает. Не сидите здесь всю ночь, это совершенно бессмысленно. А завтра с утра — к Самохвалову. Это самое главное. Надо спасти глаз.

Элла поблагодарила, попрощалась и ушла.

Внутри у нее выл зверь, царапался и щелкал зубами, ей хотелось растерзать любого встречного на улице. Любого, у кого дочь не лежит в больнице с сотрясением мозга, смещением глазного яблока, сломанными ребрами и разорванным влагалищем. Собственные приключения тридцатилетней давности казались ей детским лепетом в сравнении с тем, что выпало на долю ее дочери. Она с радостью согласилась бы пережить все заново, лишь бы Юламей встретила ее дома здоровая и невредимая.

Дома ее встретил телефонный звонок. Элла бросилась к телефону с мыслью, что это звонят из больницы. Звонила завуч из школы.

— Почему я целый день не могу до вас дозвониться? — начала она, не здороваясь.

— Потому что меня не было дома. — Элла уже догадывалась, что означает этот звонок.

— Почему у нас школу опечатывают? Что это еще за новости? — продолжала завуч в том же тоне.

— А почему вы меня спрашиваете? Спросите милицию.

— Они говорят, по вашему сигналу.

— Не делайте вид, что не понимаете, — устало проговорила Элла и перехватила трубку в другую руку, снимая плащ. — Потерпите, эксперты поработают, тогда и печать снимут.

— Вы понимаете, что это школа? Дети должны учиться!

— Дети? — Эллу наконец прорвало. — Дети должны учиться, это верно. Но прежде всего дети не должны совершать преступлений.

— Я вам говорила, что вашей дочери не место в нашей школе? — Завуч, видимо, решила не церемониться.

— Говорили, — подтвердила Элла. — И я глубоко сожалею, что не послушала вас тогда. А теперь я положу трубку. Мне могут позвонить из больницы.

Она так и сделала. Положила трубку и прошла в кухню: ей хотелось пить. У нее не было сил даже вскипятить чаю, она напилась воды из холодильника. А потом просто рухнула.

Снова зазвонил телефон.

— Алло?

— Мы не договорили…

— Договорили. Не звоните мне больше. Мне нечего вам сказать.

— Вы должны забрать заявление…

— Ничего я вам не должна. И я ни за что не заберу заявление. Не звоните мне больше, — повторила Элла и отключила связь. Глаза у нее слипались, но она позвонила в больницу и попросила, чтобы обо всех изменениях ей сообщали по сотовому телефону. Потом она отключила домашний телефон и провалилась в сон.

Утром она едва не проспала, вскочила в начале девятого, торопливо, не чувствуя вкуса, проглотила чашку чая, оделась и открыла входную дверь. Ей надо было успеть к хирургу-офтальмологу Самохвалову. Во дворе ее уже дожидались двое: завуч и директор школы.

— Нам нужно поговорить.

— Мне — нет, — ответила Элла. — Хотите поговорить — можете проводить меня до метро. Я очень спешу.

Завуч открыла было рот, но директор ее опередил. Он явно решил использовать более мягкий подход.

— Элла Абрамовна, — начал он, — поверьте, мы вам глубоко сочувствуем. Но и вы нас поймите: это происшествие бросает тень на всю школу.

— А почему вы говорите об этом мне? — на ходу повернулась к нему Элла. — Скажите тем, кто бросает тень.

— Это же дети…

— Как и моя дочь.

Вход на «Новокузнецкую» был закрыт на ремонт, чтобы попасть в метро, пришлось бежать на «Третьяковскую». Элла шла торопливым шагом, а эти двое тащились за ней следом и что-то бубнили про детей, гуманность и тень на всю школу. Она их больше не слушала, но вспомнила слова вчерашнего врача «Скорой» о представлении интересов потерпевшей в суде и твердо решила позвонить по телефону, который он ей дал. Добравшись наконец до «Третьяковской», Элла повернулась к своим преследователям.

— Я ни за что не заберу заявление, даже не надейтесь. И оставьте меня, пожалуйста, в покое.

С этими словами она стала спускаться по широкой лестнице в метро.

Профессор Самохвалов, глава знаменитой частной клиники, принял ее незамедлительно. Он оказался моложе ее годами и внешне напоминал большого доброго медведя. Просмотрев рентгеновские снимки, профессор покачал головой:

— Скверное дело. Операцию я проведу, но обнадеживать вас понапрасну не хочу. Предупреждаю, операция платная.

— Я понимаю, доктор. Сколько это будет стоить?

— Девятьсот пятьдесят долларов. Учтите, это только первая операция. Потом еще придется возиться с сетчаткой. Потребуется несколько точечных операций, но это уже после, их можно сделать здесь, на нашей базе. Главное, чтобы первичная операция прошла успешно. Будем стараться, — улыбнулся он Элле и, увидев, что она открывает сумку, покачал головой: — Вы прямо здесь собираетесь платить? Идите к администратору, отдайте вот это, — он что-то черкнул на листке бумаги, — вам выпишут квитанцию. Квитанцию обязательно сохраните. Вы ведь отсюда в Склиф поедете?

Элла торопливо кивнула.

— Передайте, что я буду к одиннадцати. Чтобы все было готово. Ну, с богом!

Элла все сделала, как он велел. Ей выписали аккуратную квитанцию и показали, где касса. В кассе она уплатила требуемую сумму в рублях и вышла из клиники, соображая, как ей скорее попасть с Тверской к Институту Склифосовского. Выходило, что лучше всего добраться до Садовой, а там сесть на троллейбус. Элла так и сделала.

Ее опять не пустили к дочери, зато к ней вышла давешняя женщина-врач — Элла уже знала, что ее зовут Марьей Дмитриевной, — и сказала, что вместе с ней пойдет к нотариусу. Она посоветовала обратиться к своему знакомому частному нотариусу на Сретенке. Чуть дороже, зато без очереди. Элла сказала, что ей следует экономить деньги, операция на глазу дорогая, а впереди еще не одна, но Марья Дмитриевна взглянула на нее с изумлением:

— Вы же в суд подаете! Вам возместят. Главное, квитанцию не потеряйте. Все свои расходы документируйте.

Нотариус, тоже женщина, приняла их без очереди, дотошно сравнила два экземпляра заключения и все оформила за полчаса. Они поспешили обратно в больницу. Когда они вернулись, оказалось, что операция на глазу уже идет полным ходом. Марья Дмитриевна ушла к себе. Элле оставалось только молиться. Последние два дня она не вспоминала о Лещинском, хотя до происшествия с Юламей только о нем и думала. А теперь вспомнила и мысленно обратилась к нему: «Почувствуй, что у нас беда. Сделай что-нибудь. Помоги нам». Ей было все равно, кому молиться, лишь бы помогло.