Париж, Франция

1 января 1916 года

Моя дорогая Сью!

Я с таким нетерпением ждал твоего письма! Совсем упустил из виду, что из-за праздников почта работала медленнее. Легче бы мне не стало, но, по крайней мере, знал бы, что причина твоего долгого молчания в том, что ты ждала Рождества, чтобы написать мне, а не в том, что ты нашла себе другого нахального ковбоя.

Наручные часы просто великолепны! Ты запомнила, что я хотел именно такие вместо моих карманных часов. В военное время они гораздо удобнее. Обычно я пристегиваю карманные часы к подкладке куртки, и их нелегко вытаскивать, когда нужно узнать время (что теперь случается довольно часто).

Твое письмо и подарок вспыхнули искрой света посреди мрачной и грозовой недели. Дело отнюдь не в погоде, которая не так уж дурна. Это мое настроение стало мрачным и грозовым. Я ужасно огорчился из-за того, что провожу Рождество вдали от семьи (да, я скучал даже по маминому фруктовому пирогу!). А потом поступил приказ об отъезде Харри.

До сего дня мы с Харри были неразлучны, и вдруг начальству пришло в голову отослать его в самую гущу сражений, а меня оставляют тут с сопливым Макги. И все только потому, что Харри стоял впереди меня, когда мы поступали на службу. Без семьи, без тебя, моя Сью, я надеялся, что хотя бы Харри будет рядом со мной в Рождество. А вместо этого мне пришлось выбирать: пойти с Джонсоном и другими дегенератами в «район красных фонарей» или остаться в общежитии и слушать, как Макги перечитывает вслух старые письма своей матери.

В конце концов я забрался в кровать вместе с Драйденом (уже довольно потрепанным) и читал до самого отбоя.

Хотя Харри не имел никакого отношения к злосчастному приказу, я очень злился на него, пока он собирал вещи. Я ворчал и обзывал его разными прозвищами, по большей части позаимствованными у Шекспира, том которого лежал у меня на кровати. Особенно мне приглянулись «чудовищный злодей» и «медвежонок, что матерью своею не облизан». Он только смеялся в ответ, два раза ткнул меня в плечо, что является мужской версией нежных объятий, и швырнул на мою кровать чистую пару своих носков. Это наша с ним старая шутка. Чуть ли не в первый день знакомства мы с Харри попали в какую-то переделку по дороге из школы. Не помню точно, в чем там было дело, но, так или иначе, он оказался без шапки, а я — без ботинок и носков. Сначала мы добрались до дома Харри, и я умолял его одолжить мне что-нибудь из обуви, так как знал, что мальчика, представшего перед придирчивым взором матери босым, ждет невообразимое наказание. Харри склонялся к отказу — все-таки наша дружба насчитывала лишь несколько часов, — но в конце концов смилостивился после того, как заставил меня скосить глаза и плюнуть через плечо в знак клятвенного обещания вернуть ботинки и носки. Позднее он признался, что не надеялся увидеть их вновь. Мне же Харри очень понравился, и я хотел продолжить с ним дружбу, а потому принес все на следующий же день.

С тех пор пара носков стала для нас обещанием снова увидеть друг друга. Я отправился в колледж с парой его белых костюмных носков, а он пустился в плавание через Атлантику с моими толстыми вязаными.

И потому, раз у меня оказались его носки, мне придется увидеть его снова. Несмотря на то что он медвежонок, не облизанный своею матерью.

В полночь перед Рождеством я сумел выбраться на улицу, как и обещал. Закрыл глаза и замер, пытаясь вспомнить, как твои пальцы сжимали мне плечи, как твои волосы щекотали мне подбородок, как твое тело соотносилось по высоте с моим. Я уловил слабый запах цветов и тут же представил, что наши души и вправду каким-то образом преодолели расстояние, разделяющее нас.

Но вскоре цветочный аромат сменился дымом сигарет и хриплым смехом. Во двор ввалились Джонсон, Пэйт и Диггенс, и у каждого на руке висело по кокотке. У девиц юбки едва прикрывали колени, и от них на весь двор несло дешевым одеколоном. Пэйт уже успел засунуть руку под одну из этих юбок. «Attendre un moment, m’petites», — выговорил Диггенс с чудовищным акцентом и скрылся в общежитии — побежал то ли за «французскими конвертами», то ли по нужде, я не могу точно сказать. Может, ему понадобилось и то и другое. В любом случае для меня момент был испорчен.

Джонсон заметил меня и потребовал разъяснений, почему это моя «задница» болтается тут в одиночестве, вместо того чтобы присоединиться к ним. Я проигнорировал его (для чего потребовалась огромная выдержка!) и попытался отойти вглубь двора, но он прицепился ко мне и продолжал насмехаться. По какой-то причине ему казался противоестественным мой отказ пойти с ними в бордель. Уж не знаю, что во мне вызывает в нем такую ярость. Вот к Макги он, например, не пристает, хотя тот и типичная «задница».

Джонсон был пьян и решительно настроен затеять ссору. Он бросался оскорблениями, в основном касающимися моей сомнительной половой принадлежности и предполагаемой склонности к поиску любовников на скотном дворе. Со своей стороны я не смог изобрести ничего лучше, чем все тот же «медвежонок, что матерью своею не облизан» и «краснорожий усатый пьянчуга», хотя не думаю, что Уилл Ш. задумывал эти определения для подобной ситуации. Затем Джонсон швырнул в меня вербальную гранату (повторять ее я не стану), которая упала слишком близко к цели, и тогда я бросился на него. Думаю, драка вышла бы отменная, если бы вдруг не открылась дверь госпиталя. В прямоугольнике света застыла ночная сиделка. Я поспешил укрыться в здании. Когда же выглянул из окна, то Джонсон, Пэйт и девицы уже исчезли, а во дворе стояли ничего не понимающий Диггенс и отчитывающая его сиделка.

Поверь, ни драка, ни одиночество не входили в мои планы на нынешнее Рождество. Единственное, что его скрасило, — это то, что, возможно, наши с тобой руки соединились на мгновение сразу после полуночи.

Что ж, Сью, владелец кафе вытирает кружки и многозначительно посматривает на меня. Быстрый взгляд на мои новые наручные часы, и я понимаю, что пробыл здесь гораздо дольше, чем думал. Пока прощаюсь, но буду проверять почту каждый день в ожидании твоего следующего письма.

Люблю тебя,

Дэйви.

Эдинбург

7 января 1916 года

Дэйви!

Что же такое сказал Джонсон, что «упало слишком близко к цели»? Нельзя рассказывать захватывающую историю и опустить концовку!

Я получила письмо от махэр. Она наконец позволила Уилли записаться в армию. Он полтора года донимал ее уговорами. Финли на фронт уже не вернется, и махэр может быть уверена: хотя бы один ее сын выживет в этой войне.

Интересно, что она подумала, когда я исчезла? Я никому не сказала об отъезде. Кроме Уилли, конечно, но и он не знает куда и зачем. Мы с ним выскользнули из коттеджа, когда па проверял ловушки на омаров, а махэр собирала на берегу водоросли для сада. Я оставила короткую записку, в которой говорила, что у меня есть одно важное дело; вернусь не раньше чем через две недели, но обязательно напишу. Я знала, что они не сразу расшифруют мои каракули (как тебе это удается, Дэйви?), и почти не сомневалась, что им не придет в голову искать меня на пирсе, а я уже буду на полпути к Лондону, прежде чем они догадаются спросить обо мне у паромщика. Уилли обожает приключения, и я была уверена в том, что он не выдаст меня слишком рано, как бы ни рвался наружу его большой секрет. Из Эдинбурга направлюсь домой, и в поезде будет предостаточно времени, чтобы состряпать убедительную историю о том, что же заставило меня забыть все мои страхи и пересечь пролив. У тебя есть идеи?