а кругом — с этим свыкнулся —

ни души святой,

даже нету той...

А он откликнулся.

— Васёчек! Я твой должник, и когда рассчитаюсь — одному Богу известно...

— Да что ты, Васёчек! Я так рад, что ты приехал, тем более ты же говорил, что вроде не раньше августа.

— Да, потому что Светку раньше не отпустят, а мы хотели вместе...

— А вот еще, послушай. Это Марине.

Песня была отчаянная — слышалась грусть о женщине, которая далеко. Но в ней были такие слова почти рядом: «со звездою в лапах» рифмовалось с «в пумах косолапых»... Я сказал, что ему, городскому, столичному парню, писать о каких-то «пумах» не есть хорошо...

— Ладно, Васёчек, не придирайся. Может, потом исправлю...

А через несколько дней он позвонил мне рано утром:

— Васёчек, привет. Ты видел сегодняшнюю «Советскую Россию»?

— Нет. А что там?

— Там жуткая статья про меня. Сейчас приеду.

Открыв ему дверь, я увидел все того же улыбающегося Володю, каким он был, вернее, казался почти всегда. Правда, улыбка на сей раз была грустноватой. А когда он закурил и немного пришел в себя, стало заметно, как он расстроен и разозлен.

Статья называлась «О чем поет Высоцкий». Была она написана тем, как говорится, бойким пером, моментально выдающим заданность и тенденциозность темы. За всем этим прямолинейным и псевдопатриотическим пафосом обличений четко просматривались демагогия и ограниченность ангажированного автора, получившего, видимо, задание приструнить не в меру смелого и откровенного барда. А когда я вспомнил, что не так давно в этой же газете была аналогичная разгромная статья о Г.Горбовском, то стало ясно, что началась очередная кампания травли неугодных, не поддающихся укрощению администраторов от идеологии.

Но судьба и на этот раз была милостива к Володе. Дело в том, что главным «обвинительным пунктом» публикации, вокруг которого организовывалась и велась атака на певца, было уличение В.Высоцкого в якобы оскорблении и насмехательстве над всем, говоря словами одной из Володиных песен, «чем гордится коллектив». И в подтверждение этой мысли автор статьи цитировал строчки из песни Ю.Визбора о технологе Петухове: «Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». (Конечно, добродушная ирония этих строк была явно за пределами понимания зашоренного критика.)

— Васёчек, они прокололись! И этим ты спасен. Сейчас едем в газету, — сказал я возбужденно.

— Куда едем? Зачем?

— Объясняю...

Дело в том, что тогда в «Советской России» (не помню, в каком отделе) работал тот самый Владимир Новиков, благословивший меня на мою магаданскую эпопею.

Я позвонил В.Новикову, объяснил, в чем дело. В ответ услышал: «Приезжайте».

Когда мы приехали, он уже все узнал. Да, очередная кампания припугнуть, приструнить. Последствий никаких не будет, тем более что в статье такая грубая ошибка. Так что, как говорится, можно спать спокойно...

Мы поблагодарили, попрощались и поехали ко мне обсуждать «по спокухе» (наше выражение) все случившееся. «Господи, кто бы мог подумать, — размышлял я про себя, — что бесшабашное балагурство, подтолкнувшее однажды к сочинительству остроумных и озорных песен, в конце концов приведет к тому, что случилось сегодня. Ведь если вспомнить, с чего все началось...»

А вскоре его увезли в больницу: началось кровотечение; видимо, он «развязал» немного после истории с газетой. Положили в Склифосовского. Он позвонил, сказал, что пару-тройку дней там пробудет. Я спросил: «Навестить?» Он сказал: «Не надо».

Через два дня раздался звонок от Паши Леонидова (какой-то дальний родственник отца Володи, который называл себя Володиным дядей — уж больно льстило сознание быть в родстве с самим Высоцким). Он сказал, что Володя не мог до меня дозвониться (телефон был долго занят: соседка по квартире любила поговорить) и позвонил ему, чтоб тот позвонил мне и чтоб я приехал забрать его из больницы к двум часам. Паша предложил, чтобы я заехал за ним, — он тоже хотел повидать Володю, — благо это по дороге (он жил в доме на углу Каретного Ряда и Садовой) и мы вместе поедем за Володей.

Приехали. Володя выглядел явно отдохнувшим и посвежевшим.

Сели в такси, и Паша предложил заехать к нему, посидеть поболтать, попить кофейку.

Когда вошли в его квартиру, я сразу обратил внимание на книжные полки. Бросилось в глаза полное собрание Брокгауза и Ефрона и еще множество книг. По кожаным корешкам с золотым шрифтом на них можно было понять, что библиотека собиралась давно и со знанием дела.

— Пашенька, откуда же у тебя такое богатство? — невольно вырвалось у меня.

— Это что... Вот раньше было действительно богатство.

— А куда же оно делось?

— Прогудел...

— Как так?

— Ребятки, вы сидите с одним из самых крутых в прошлом наркоманов.

И Павел рассказал нам свою историю.

В свое время он окончил библиотечный техникум и очень рано понял, что книги — это капитал. И начал собирать библиотеку, поскольку очень прилично стал зарабатывать: он был прирожденным концертным администратором — так это тогда называлось, а попросту — организатором концертов.

В 50-х годах в начале Неглинной улицы (это здание не сохранилось) был офис «Москонцерта», около которого все дни, как бы сейчас сказали, тусовались артисты всех мыслимых и немыслимых жанров. Здесь сколачивались бригады, которые потом ехали «на чёс» — на гастроли. Этот «чёс» им организовывал Павел Леонидов. Он тогда много не пил и почти все лишние деньги тратил на книги. Заработки росли, а с ними росло и желание хорошо выпить и закусить. Последнее как-то не особо требовалось, а вот первое — все больше и больше. И все труднее было приходить в себя на следующий день после обильного возлияния.

И однажды на этом известном всей Москве «пятачке» на Неглинной к нему подошел один из артистов и, видя, как Паше плохо с перепоя, завел разговор о том, что зря он так себя мучает — напивается, а потом чуть ли не целый день не может в себя прийти.