Так Паша впервые попробовал наркотики и вскоре на них «подсел».

Чем дальше в лес, как любил говорить Володя, тем ну его на хрен...

Денег заработанных, и немалых, стало не хватать. Тогда он начал продавать книги своей библиотеки. Остались только самые ценные — их он не хотел продавать ни за что, хотя семья иногда голодала. И когда он дошел, как говорится, до ручки, он решил «завязать».

— А что значит — до ручки? — поинтересовались мы.

— А это значит, что моя доза стала — сорок ампул морфия в день!

— Сорок ампул?.. Да какой же организм это вынесет! — вырвалось у Володи.

— Если организм здоровый — выдержит. А я всегда был здоров как бык. Короче, я пришел к врачам и сдался им на милость. Процедуры жуткие, не хочу даже вспоминать. Но с тех пор — всё, как отрезало. Только сигареты, даже кофе, вот вы пьете, а я боюсь, да и не хочется. А библиотеку я потом восстановил, но не полностью, конечно. Не те времена, что раньше. Сейчас многие книги, что у меня были, уже не купишь.

А потом Паша стал писать тексты песен, так как общался он со многими певцами и музыкантами, и тоже достиг определенных успехов. В то время, о котором рассказываю, очень крутым шлягером была песня Юрия Саульского «Тополиный пух», текст которой написал Паша. Может, кто-то помнит слова припева: «Если ты одна любишь сразу двух, значит, это не любовь, а только кажется».

Когда после подписания Хельсинкских соглашений поднялась волна еврейской эмиграции, одним из первых, хотя ему было уже под шестьдесят, уехал Павел Леонидов. У него было две Библии с репродукциями Доре. Одну он подарил Ленинке, а другую ему разрешили вывезти.

Я бы никогда не вспомнил об истории про Пашу, если бы не та жуткая цифра в сорок ампул морфия, цифра, которая аукнется через двенадцать лет.

Мы пришли ко мне на Горького. Володя вдруг предложил:

— А что, если нам сходить попариться, тем более мне после больницы сам бог велел?

— А тебе можно — после больницы?

— А то!

Он куда-то позвонил, быстро переговорил с кем-то и сообщил, что мы идем в лучшую сауну столицы. Она располагалась в комплексе бассейна «Москва» (что был на месте взорванного храма Христа Спасителя, теперь восстановленного) и предназначалась только для избранных (в этой сауне нередко проводили по полдня две закадычные подруги — Екатерина Фурцева и Людмила Зыкина).

Мы позвонили Севочке Абдулову, пригласили присоединиться к нам, у него был Лёша Чардынин (известный кинооператор, снявший не так давно фильм «Журналист» режиссера С.А. Герасимова), и мы вчетвером оказались в этой знаменитой сауне. Парилка в ней была и вправду отменная и была к нашему приезду нагрета до 110 градусов. Я по дороге купил пластмассовую мыльницу — ту, которая состоит из двух половинок, входящих одна в другую.

— А это еще зачем? — поинтересовался Володя.

— А я одну половинку мыльницы дам тебе, а другую оставлю себе, и мы будем краями этих пластмассовых крышечек «соскабливать» пот с тела, освобождая таким способом поры для нового выделения пота. Этой премудрости меня научили борцы, сгонявшие в парилке набранный вес...

— Васёчек, да ты просто профессор в ентом деле. Вот что значит прожить всю жизнь возле Сандуновских бань!

Внутри, в предбаннике, сауна была обложена деревом и вся устелена коврами. На маленьком столике в углу стоял огромный самовар, на столе были разложены в вазочках конфеты, сушки всех сортов, даже с солью — для пива, которое мы с собой прихватили, загрузив его сразу в холодильник. Еще в этом большом предбаннике была огромная ванна для гидромассажа. Но самое замечательное — то, что прямо из парилки здесь можно было нырять в бассейн.

Володя не скрывал своего удовольствия, что вот как у него и тут «все схвачено».

Просидели мы в сауне почти до вечера, а потом отправились в ресторан «Узбекистан», что на моей памятной Неглинке. В общем, как говорится, расслабились по полной программе.

Чуть забегая вперед, скажу, что и одну из наших последних встреч мы провели с ним в сауне.

1 мая 1977 года мне надо было по делам заехать к сводной сестре моей жены, Елене Силантьевой, чей муж работал в «Известиях». У этой газеты был свой Дом творчества в Красной Пахре, и вот туда мне пришлось ехать.

...На парковочной площадке Дома творчества одиноко и гордо красовался Володин «мерседес» болотного цвета. Припарковавшись с ним рядом, я подумал, какая же нескладная, какая-то кургузая моя «Волга» рядом с его элегантной машиной. Мне вдруг вспомнилось описание Гоголем мебели в доме Собакевича, где стол, табурет, каждый стул словно кричал: «И я тоже Собакевич!» Вот и моя машина словно кричала: «Я совок, я самый настоящий совок!»

Выйдя из машины, я чуть ли не столкнулся с Володей. Обнялись.

— Васёчек! Ты как здесь?

— Да надо, по делу. А ты?

— Понимаешь, Марина приехала на три дня. А тут праздники. Куда деваться... И вот Надеин, читал, наверно, такого, пригласил сюда. Слушай, я сауну заказал. Говорят, здесь она отличная. Пойдем.

— С удовольствием. На минутку только зайду к Силантьевым.

И мы засели в сауне. Парились и не могли наговориться. Давно, с год, не виделись. В основном говорил Володя, и все о своих проблемах: о запретах на официальные концерты, о выбрасывании уже написанных и записанных песен из фильмов, о неутверждениях на ту или иную роль в картинах, куда его звали и хотели снимать режиссеры, но не позволяло этого руководство киностудий.

У меня было все вроде неплохо. Я стал известным поэтом-песенником (ненавижу это словосочетание, но от него никуда не деться), в ходу у меня на то время было несколько хитов, что приносило приличные деньги. Печатал стихи, правда, очень редко, но меня это не очень огорчало тогда, ибо причина была почти не зависящая от меня: я просто писал такое, что в то время