Одной из моих главных задач было разыскать французов, находящихся в лагере и рассеянных среди тысяч немецких пленных. Так, например, к своей огромной радости, я нашёл прекрасного друга, Фрица Трегера из Страсбурга, который учился на третьем курсе, когда я поступил в Нормальную школу. Мы долго вглядывались друг в друга, прежде чем узнать, настолько мы оба исхудали. Он воспользовался отступлением немцев во время сражения под Житомиром, чтобы перебежать к русским, и прибыл в киевский лагерь другим маршрутом за несколько дней до нас.

Нас набралось более сотни эльзасцев и мозельцев, и мы поручили трём или четырём нашим товарищам, наименее ослабленным, пойти делегацией к начальнику советского лагеря и попросить его рассматривать нас как союзников, больше не смешивать нас с немцами, нашими общими врагами, и сформировать из нас французскую бригаду. Невероятно трудная миссия! Добраться до начальника лагеря было практически невозможно: надо было пройти через нескольких немецких офицеров, заправлявших всем в лагере, у которых не было никакого желания потворствовать нашему ходатайству. Благодаря настойчивости и терпению наши товарищи добились приёма у начальника, но, несмотря на любезность последнего, не смогли добиться никакого положительного результата.

Всё это время в лагере было очень оживлённо: каждый день прибывали новые сотни пленных, и один или два раза в неделю большие группы отбывали в неизвестном направлении. В начале февраля по лагерю начал курсировать упорный слух: группа, пришедшая из Новограда-Волынского, уедет следующей. Слух оказался правдивым.

Перед тем как покинуть Киев и продолжить рассказ — небольшое отступление от темы. В 1989 году, во время туристической поездки на Украину, мы ехали на автобусе по холмам к западу от Киева. Я не нашёл ни одного знакомого места, кирпичного завода тоже не увидел. Я был бы рад увидеть на украинской равнине крестьянские домики под соломенными крышами. Огромное разочарование! Все фермы были покрыты толем или шифером, материалом гораздо более водоустойчивым, но гораздо менее эстетичным!

Однажды утром на второй неделе февраля — общая тревога в наших бараках! Мы выходим под привычные крики «Davaï, davaï, bistré», русские солдаты выводят нас из лагеря. Мы спускаемся с восточной стороны холма, входим в пригород Киева, проходим мимо кирпичного завода, чтобы после долгого перехода оказаться на сортировочной станции. Мороз трескучий, жуткий холод пронизывает нас насквозь, пока мы ждём развития событий на платформе. Наконец, к станции подъезжает товарный поезд. Он состоит из вагонов для перевозки скота, таких же как были тогда у нас — восемь лошадей вдоль или сорок человек стоя, но чуть более просторных, потому что железнодорожная колея немного шире. Под всё те же крики «Davaï, bistré!» охранники заставляют нас забраться в поезд из расчёта по сто человек на вагон. Места едва хватает, чтобы чуть-чуть пошевелиться. Нет и речи о том, чтобы все могли сесть одновременно, надо что-то организовать: пятьдесят человек сидят, остальные стоят, потом меняются. Благодаря духу дисциплины, всё ещё не покинувшему немцев, это соглашение соблюдается. Сидящие даже могут чуть-чуть вытянуться, расположившись между ногами сидящих позади.

Несмотря на то что мы тесно прижаты друг к другу, мы всё равно страдаем от холода. В середине вагона есть маленькая чугунная печка, чуть толще, чем труба, которая над ней возвышается, но она всё равно остаётся безнадёжно холодной. На полу разбросаны клочки соломы, несомненно, оставшиеся от перевозки русских военных, потом они нам очень пригодятся. Ни о какой еде и речи нет, по этому поводу мы в трауре. На исходе дня толстые раздвижные двери закрывают и крепко запирают. Поезд трогается только через два часа.

Сколько времени мы будем ехать, куда мы едем? Как и договаривались, мы меняемся примерно каждый час и без особых дискуссий, хотя часов ни у кого нет. Пятьдесят сидящих, сонные, ворча, встают — остальные пятьдесят облегчённо садятся. За ночь поезд несколько раз останавливается или маневрирует, чтобы пропустить другие, более важные.

Утром поезд останавливается на станции. Вдруг мы слышим удары сверху, справа, слева. Что происходит? Это наши охранники, вооружённые длинными деревянными молотками, проверяют вагон, стуча, как одержимые, по крыше и перегородкам, чтобы убедиться, что никто не пытался оторвать доску и сбежать! Эта комедия повторялась два или три раза в день в течение всего нашего путешествия. Потом дверь резко открывается, и охранник кидает нам мешок soukharis, ломтей сухого хлеба, твёрдых, как камень, такой хлеб солдаты в походе едят, размачивая его в горячей воде. Другой охранник приносит ведро воды. Глухой шум, дверь опять задвигают и запирают. Она останется закрытой до завтрашнего утра. И так будет каждый день. Мы делим сухари: каждому достанется по одному куску, и это на весь день. Потом мы пьём немного воды по очереди, прямо из ведра. Этой воды хватит, только чтобы напиться утром; остаток дня мы сильно страдаем от жажды, ещё хуже, чем от голода.

Киев — Курск. Рис. Ш. Митчи

Поезд трогается опять, путешествие продолжается. Время от времени, как и в первую ночь, поезд останавливается или маневрирует. Дни идут один за другим, похожие друг на друга. Дверь открывается один раз в день, только чтобы охранники швырнули нам мешок сухарей и выдали ведро воды.

За эти шесть недель мы обросли бородами и стали неузнаваемыми. В бородах размножаются и продолжают свирепствовать вши. Скоро появляются первые больные, по большей части это дизентерия. Первые больные — первые смерти. Каждое утро мы слышим, как охранники, проходя вдоль поезда, кричат в открытые двери: «Skolko kaput?» («Сколько умерло?») Один, два, три трупа выгружают из каждого вагона и бросают на насыпь.

А наши естественные потребности? Двери закрыты день и ночь и открываются только утром, только чтобы мы могли выгрузить трупы, если они есть, и получить нашу скудную пищу. Мы вынуждены облегчаться прямо там, насколько возможно ближе к двери, что позволяет нам выбрасывать экскременты в щель между дверью и стенкой вагона с помощью соломинок. Особенно плохо было больным с поносом и дизентерией.

При таком истощении, как у нас, холод скоро стал непереносим. Мы решили прибегнуть к средству абсолютно запрещённому, средству, которое рассматривалось как диверсия. Несмотря на многочисленные обыски, некоторые из нас сохранили немного спичек, у других нашлись самодельные ножи. С помощью ножей мы откалываем от досок, образующих двойные стенки вагона, сначала мелкие щепки, потом куски дерева побольше. Благодаря тому, что у нас есть спички, нам удаётся зажечь небольшой огонь, сам вид пламени которого согревает нам сердце больше, чем тепло, которое он даёт. Ободрённые этим первым успехом, мы продолжаем откалывать ещё больше дерева, чтобы поддерживать огонь, не думая о последствиях, которые это может иметь для нас. На следующее утро охранники видят слабый дымок, поднимающийся над крышей нашего вагона, и убеждаются в причиненном ущербе. Вчетвером они вслепую наносят удары молотками по массе пленных, серьёзно ранив некоторых из них. Мне очень повезло, я получил всего один удар, который лишь слегка задел меня по спине. К счастью, этот инцидент не имел никаких других последствий.