Появилось сообщение: бывший глава САВАКа генерал Насири, спешно упрятанный шахом от волнений послом в Пакистан, отозван из Исламабада, находится под домашним арестом. Вот его шах может отдать оппозиции на съедение.

Растут, как грибы, политические партии – разрешение на их создание дано. Их уже около 90! Кого здесь только нет. Есть и «партии», состоящие из 2–3 человек. Вот это «свобода»! Только кому и что она дает?

А что же шах? Как он сманеврирует, понимает ли он глубину происходящих событий?

…6 октября 1978 года. Яркий и жаркий солнечный день. Открытие осенней сессии меджлиса в громадном современном здании сената. В высоком фойе полумрак, прохлада. Собираются депутаты обеих палат в черных визитках, высшие офицеры, иностранные послы в парадной форме. Неторопливые разговоры группками. Кое-где мелькают тюрбаны священнослужителей. Внешне кажется, что не было и расстрела на площади Жале, кровавых стычек на улицах Тегерана и других городов. Трудно поверить, что страна практически парализована всеобщей забастовкой. Послы оживленно обсуждают между собой одну тему – что будет дальше. Те, кто имеет знакомых среди министров, высших сановников, ищут встречи с ними, хоть какую-нибудь информацию получить о настроениях среди все еще власть предержащих.

Зовет звонок, занимаются места в полукруглом зале с балконом. Внизу – за отдельными столиками места членов правительства, далее – кресла депутатов. Иностранные послы и корреспонденты – на балконе. Впереди, как бы на сцене, – большой, длинный стол, кресла с высокими спинками. Говор постепенно умолкает, Внезапно раздаются отдаленные, все приближающиеся крики: «Шахиншах! Шахиншах!» Сзади стола медленно раскрываются двери, все встают. Входят шах с шахиней. Он в белой парадной военной форме, далее размеренным шагом следуют в золоченых формах военные адъютанты шаха, министр двора, другие сановники. Блестят эполеты, золото и серебро орденов, аксельбантов, пышных эполет. Слышен пушечный салют.

Шах с шахиней занимают места за столом, садятся. За спинками кресел навытяжку в парадной форме – высшие военные чины. Садятся и все присутствующие – это новость, ранее «тронные речи» шаха слушали стоя.

Шах начинает читать свою речь. Он довольно спокоен, его глуховатый голос звучит уверенно. Шахиня, наоборот, явно нервничает, изредка бросает косые взгляды по сторонам. Народ требует ухода шаха, это сейчас фокус всех выступлений. Что же скажет шах в эти решающие минуты его правления? Сможет ли он правильно оценить положение, что предложит изменить? Ведь без изменений явно нельзя обойтись?

О чем же говорит шах?

Он не отрицает – в стране волнения, это результат «демократизации» общественной жизни, утверждает он, но были и «задуманные действия», и заговоры. Нет, не понимает шах размаха народного движения и его требований или нарочито игнорирует их – ведь как легко свалить все на «демократизацию», которой и в помине нет, и на излюбленную причину – заговоры, традиционную формулировку всех монархов.

Далее шах касается другого сюжета: если внутри не будет единства, создается угроза независимости страны. Смысл простой: сплачивайтесь, иранцы, вокруг монарха. Шах признает малую эффективность экономических мероприятий правительства (оно ведь всегда козел отпущения), говорит о необходимости приведения экономических планов в соответствие с возможностями, о решимости исправлять ошибки (какие, чьи – не говорится). Об отношении с США, СЕНТО не упоминает, хотя ликвидация ирано-американского военного союза – одно из требований оппозиции. Ни слова и о том, когда будет отменено военное положение. Такая речь явно ни ко времени, ни к месту. Шах делает хорошую мину при плохой игре, нарочито не замечает глубины событий в стране. Его советники явно перестарались. Речь шаха лишь подхлестнет движение против него.

Кончил читать, сложил бумагу, передал ее изогнувшемуся престарелому министру двора Ардалану. Вновь раскрываются задние двери, шах с шахиней удаляются, все по расписанному церемониалу.

Все это заседание, люди, позы, одежды напоминают помпезные кинокадры из «царской жизни»… Возникает ощущение какой-то нереальности происходящего. Где мы находимся? В Голливуде или в революционном Иране осени 1978 года?

С этим событием практически совпадает по времени и другое, на которое, откровенно говоря, в то время не было обращено особого внимания.

Краткое сообщение в печати: по настоянию иранских властей Хомейни вынужден покинуть Ирак, хотел перебраться в Кувейт, но кувейтцы не пустили; тогда он по туристской визе прилетел в Париж.

Это, конечно, закулисная работа шаха – убрать опасного бунтаря подальше от иранской территории. Иракские власти в этом деле оказались сговорчивыми и понятливыми, не зная, конечно, как это обернется против них через пару лет.

Правительство публично, всеми средствами делает вид, что сможет выдержать все разгорающийся шторм…

Премьер-министр Шариф-Имами принял нас вежливо и с интересом. В практических делах наших экономических отношений с Ираном трудностей много, он обещает принять меры, говорит:

– После заботы о сельском хозяйстве наш приоритет – отношения с Советским Союзом.

– А как же внутреннее положение страны?

– Все уляжется, – успокаивает премьер. – Из девяти десятков партий останется две-три, остальные либо сами рассыплются, либо сольются по практическим соображениям.

Несмотря на военное положение, идут важные политические переговоры. С духовенством переговоры он ведет сам, лично, и уверен, что договориться можно, наибольшая трудность – позиция Хомейни, но и тут не все уж безнадежно.

После прохладного, спокойного, полутемного кабинета премьер-министра, где вроде бы все как прежде, контрастом бьет по нервам яркая улица с лихорадочным движением, множеством людей, кажущихся взволнованными, и газеты, газеты, где на 4–6 страницах списки бастующих предприятий и учреждений.

Уже создаются и так называемые «центральные стачечные комитеты» с участием выборных делегатов с мест. Это тоже новое явление, еще одна ступень стачечной и политической борьбы, шаг к координации оппозиционного движения в масштабах всей страны. Явление примечательное и важное.

Крупная забастовка на Исфаханском металлургическом комбинате. Бастуют 20 тысяч человек. Требования экономические и политические: убрать с завода казнокрадов и саваковцев. Дирекция пытается использовать советских специалистов как штрейкбрехеров. Обратилась к ним с просьбой: не могли бы советские специалисты заменить бастующих иранцев на тех объектах, где необходимо непрерывное производство (коксовые батареи, водо– и воздухоснабжение). Положение деликатное. Действительно, выход из строя этих служб нанесет громадный, может быть, непоправимый ущерб всему комбинату, а он, в конце концов, – достояние иранского народа, единственный в стране металлургический комбинат. Как быть? Советский генеральный консул в Исфахане Погребной правильно посоветовал нашим специалистам. Они ответили дирекции: по условиям контрактов мы здесь лишь «советники» при эксплуатации завода иранским персоналом. Забастовщикам же доверительно разъяснили опасности, грозящие заводу в случае остановки жизненно важных для него служб.