ее глаза приобрели настороженное выражение – она как будто удивилась. Ее губы сложились в подобие слабой улыбки: так она благодарила меня за попытку ее понять. Потом ее лицо посерьезнело, она сжала мою руку и проговорила:

– У Эстер никогда не будет ребенка.

Она снова взяла платок и приложила его к губам, закрыв глаза. Я представила себе новый дом Эстер и Мэтью с его пустыми спальнями, которые только и ждут, когда их наполнит детский смех. От маминых слов мне стало дурно. Я не понимала, откуда она может все это знать, но чувствовала, что с Граус-корт что-то не так. Розалинда предупреждала меня о том, какие темные мысли роятся у мамы в голове, но в какой-то момент я перестала отличать ее мысли от своих.

– Тебе лучше пойти вниз. Скажи им, пожалуйста, что я спущусь через минуту, – сказала она. – Мне нужно собраться с духом.

Мне казалось, что лучше бы ей никуда не ходить, что в ее нынешнем состоянии спускаться в гостиную к Мэйбрикам – все равно что бросить зажженную спичку в топливный бак. Но я не знала, как ей об этом сказать, и точно знала, что, если она не выйдет, Эстер рассердится на нас обеих.

– Хорошо, – сказала я и вышла из комнаты.

12

Незаметно присев на верхнюю ступеньку центральной лестницы, я разглядывала собравшихся в гостиной людей. Отец Мэтью стоял у камина с Розалиндой, которая что-то ему рассказывала, размахивая руками и хохоча – несомненно, мистера Мэйбрика она уже очаровала, как она очаровывала абсолютно всех. Мой отец стоял в углу с матерью и сестрой Мэтью: они вели более спокойный разговор. Калла и Дафни сидели рядом на истлейковских стульях, всем своим видом показывая, что им скучно, а Зили порхала по комнате, подслушивая разные разговоры и не принимая участия ни в одном из них.

Как только я начала размышлять, куда подевались Мэтью и Эстер, отворилась задняя дверь, и они вошли в холл, не замечая меня, притаившуюся на лестнице прямо над ними.

– Так говорить жестоко! – прошептала Эстер, пока они шли в сторону гостиной, продолжая начатый ранее разговор. – Мне не нравится, когда ты такой.

Мэтью приобнял Эстер сзади и ущипнул ее за бок, потянув за жировую складку.

– Ты же знаешь, мне нравится, что ты не худышка, – сказал он, засмеявшись. – Я имел в виду, что на этом бы тебе и остановиться. Ты и без того достаточно упитанная. Что я такого сказал?

Эстер остановилась и повернулась к нему. Было видно, что она чуть не плачет.

– Ну перестань, не переживай ты так, – сказал он, притянув ее к себе и обняв за талию. – Я тебя выбрал. И я ни о чем не жалею.

– Точно? – спросила она. Вместо ответа он нагнулся и поцеловал ее.

Продолжая обнимать Эстер одной рукой, Мэтью повел ее в гостиную. Мне пришла в голову мысль о том, что Белинде, может, и не стоило так волноваться и теперь Эстер сама отменит свадьбу. Она никогда не рассказывала о том, что Мэтью бывает жестоким. Но как только они присоединились к остальным, от напряженности между ними не осталось и следа, и вскоре в комнате воцарилось веселье – то и дело раздавался смех, сияли улыбки, в руках сверкали бокалы. Я чувствовала, как волна веселья перетекает ко мне, словно тепло от очага.

Я осталась на своем наблюдательном посту. В комнате преобладали темные волосы, и на этом фоне в глаза сразу же бросались золотистые кудри Мэтью. Одет он был свободно – широкие брюки цвета зеленой травы, легкая полосатая рубашка. Но у меня в голове жил его изначальный образ – морское существо, выбравшееся из воды, – и этот образ всегда был основным. Полностью одетым Мэтью выглядел забавно, даже немного странно, словно стройный белокурый примат, облаченный в костюм. По сравнению с ним остальные члены его семьи несколько терялись: его отец был одет в приглушенно-серые тона под стать его пушистым усам и чем-то напоминал медведя. Его мать была в серовато-белом, цвета сосульки, платье без рукавов, с изящным золотым поясом. Ее черные как смоль – и явно подкрашенные – волосы были убраны во французский пучок, и контраст между ее бледной кожей и темными волосами рождал в мыслях образ скунса. Сестра Мэтью – должно быть, ровесница Эстер – не рождала вообще никаких образов.

До моего плеча дотронулась холодная рука, и я вздрогнула.

– Ты спустишься? – спросила мама, проходя мимо меня по лестнице. Я сказала, что спущусь через пару минут. Она пошла вниз – спичка, готовившаяся появиться в комнате, уже наполненной невидимыми парами. Она вошла, и все взгляды устремились на нее. Комната преобразилась, словно на пороге появился важный гость. Отец подошел к Белинде. Она пожала руку матери Мэтью, потом ее отцу, потом самому Мэтью, а тот наклонился и поцеловал ее в щеку.

Отец подвел маму к дивану. Ей лучше было присесть; если позволить ей свободно передвигаться, ее поведение станет еще более непредсказуемым. Мать Мэтью села на диван напротив; мужчины присели рядом со своими женами. Мэтью и Эстер остались стоять в тесном объятии, поддерживая друг друга за талию.

Мэтью был постоянным героем наших бесед, но никто, кроме Эстер и Розалинды, не видел его вот уже несколько месяцев. Теперь же, когда он был в нашем доме, мои родители и сестры не могли отвести от него глаз, как, впрочем, и я: его мальчишеское лицо сияло, а сам он был полон жизни. В его присутствии менялась и Эстер: все смотрели на них, и оттого казалось, что она лишь играет свою роль, легко преображаясь из девочки, которой она была с нами, в спутницу жизни этого стального магната, героя войны.

Мэтью начал что-то рассказывать, а Белинда достала из кармана платок и поднесла его ко рту. Я вцепилась в перила: это был плохой знак. Мэтью ей не нравился, и все в комнате это знали, хоть и не понимали почему. В то время я не могла себе этого объяснить, все-таки мысли Белинды я читать не умела, даже если их направление было мне понятно; теперь же я вижу это совершенно отчетливо. Для всех вокруг Мэтью был героем войны, но не для моей мамы. Белинда видела в нем подобие своего мужа – человека, занятого в бизнесе убийств. Ей было все равно, кто герой, а кто злодей: она мыслила категориями насилия. Ее муж никого не убивал – на это у него не хватило бы мужества, но для нее он был олицетворением каждого спуска курка винтовок Чэпел. Мэтью же убивал сам – в бомбардировках Токио погибло более ста тысяч человек, включая женщин и детей. Я знаю, о чем думала мама, когда смотрела на него: этими самыми руками, которыми он нажимал на кнопки запуска бомб, он вскоре будет ласкать обнаженное тело ее дочери.

Мэтью замолчал, и Белинда что-то сказала. Ее слов я не расслышала: говорила она тихо, а я была далеко, но в гостиной случилось какое-то замешательство; гости открывали рты и поворачивали головы, и рябь от ее слов морской волной прошла от стены к стене.

– Мама, как ты можешь! – закричала Эстер.

Из кухни прибежала Доуви, чей слух всегда чутко улавливал такое, и они с папой помогли Белинде подняться с дивана. Доуви вывела ее из комнаты – вместе они направились через заднюю дверь в мамин сад. Свежий воздух был для Доуви лекарством от всех неприятности.

В суматохе мама уронила платок на пол у двери, и я спустилась вниз, чтобы поднять его. В гостиную я даже не заглянула – начавшаяся там драма к этому не располагала. Прижав к губам платок с пчелками, я отправилась к себе в спальню. Мне не хотелось смотреть на то, что произойдет дальше. Ситуация была ужасной, но не катастрофической. Катастрофа ждала впереди.

13

Какое-то время я сидела за столом в своей комнате, делая зарисовки цветка каллы по центру альбомного листа. Вскоре пришла Зили – у нее в руках были наши свадебные платья на вешалках.

– Айрис, ты никогда не поверишь, что случилось! – сказала она. – Эстер не находит себе места. Мама сказала Мэйбрикам, что мы