Ситрик бросил на Холя злой взгляд.

– Ладно, я не буду так шутить, когда у тебя в руке нож. А то ещё зарежешься, не перенеся такого поругания своей чести.

Не выдержав, Ситрик бросил в Холя ножны. Тот, хохоча, увернулся и ловко их поймал. Протянул обратно. Ситрик взял ножны, и взгляд его от мозолистой руки, покрытой белыми волосами, поднялся вверх, к лицу Холя.

Вспомнив разговор с Вёлундом, Ситрик серьёзно заглянул в глаза Холя, отыскивая в них слабость и боль, что звучали в его голосе ночью. Он выглядел так же, как прежде: беззаботно и легко, точно в голове его вместо мыслей был лебяжий пух. Холь, увидев взгляд Ситрика, нахмурился.

– Ты чего? – спросил он.

– Ничего. – Ситрик опустил глаза и углубил бороздку на дощечке, вырезая очередную руну. Чуть помолчав, он решил затеять другой разговор. – В прошлый раз ты здорово мне помог, когда нашёл для меня одежду. А сможешь ли отыскать флейту? Хочу отыскать руны и в её музыке.

– Я спрошу, – пообещал Холь. – А ты сегодня не собираешься появляться на людях? Говорят, сегодня яства будут ещё вкуснее, чем вчера.

– Подумаю.

Ситрик тряхнул головой, спрятав глаза за отросшими волосами. Всё ещё смеясь над своей шуткой, Холь наконец-то ушёл, а когда вернулся, в самом деле раздобыл где-то костяную флейту. Он остался в комнате, присев напротив и наблюдая, с каким азартом Ситрик вырезал руны. Взгляд его был хитрый, как у серой вороны.

– Какой же ты странный всё-таки, – задумчиво произнёс Холь, складывая руки на груди. Обычно речь его была быстра, но сейчас он отчего-то растягивал слова, как смолу. – Напомни, а не мёдом ли тебя угощал Эгиль?

– Да.

– Не видел я прежде, чтобы этот мёд на кого-то подействовал так. – Седовласый звучно произнёс последнее слово, и Ситрик тут же встрепенулся, удивлённо и непонимающе уставившись на него.

– О чём ты?

– Вместо того чтобы придумывать стихи и песни, ты изобрёл письмо для музыки. Чудно́!

Ситрик медленно отложил нож на стол и, подражая Холю, сложил руки на груди.

– Ты снова хочешь перехитрить меня?

– Вовсе нет! – Холь качнул головой. – Просто хотел предупредить, чтобы ты знал, что пьёшь в следующий раз. Эгиль наловчился воровать Мёд Поэзии из чертога асов у самого сына всезнающего, пока тот отлучается.

В горле Ситрика пересохло. Неужели ему в самом деле довелось испить Мёд Поэзии?..

– Холь, это слишком жестокая шутка. Если ты решил подшутить надо мной и моим мастерством, то я не прощу тебе этого.

– Можешь сам спросить у Эгиля, ежели не веришь мне. – С этими словами Холь поднялся и, загадочно подмигнув, вышел из покоев.

Ситрик невидяще уставился в пол. Кажется, огненная птица говорила правду. Он поднял одну из дощечек и покрутил её в руках, разглядывая руны. Всё-таки это, в самом деле, было похоже на правду. Стал бы он так пытать инструмент, будучи в своём уме?..

Ситрик потерял счёт дням – темень была коротка и светла, пусть каждая новая ночь и становилась длиннее и холоднее прежней. Празднику, кажется, не было конца. Вся жизнь Ситрика теперь слагалась из песен у костра, музыки и рун, в которые он запер звуки. Из чертога альвов не хотелось уходить, возвращаться в людской мир, полный боли, ненависти и страха. Холь не торопился и не торопил его, и парень прекрасно понимал почему, но молчал, не позволяя другу узнать о том, что его разговор с Вёлундом был подслушан. Наверное, ему самому нужно было принять решение о том, чтобы снова отправиться в путь, но так не хотелось заботиться и думать о чём-либо, кроме игры на инструменте. А конунг-кузнец не прогонял, день ото дня радуясь гостям так, точно те только что прибыли.

Ему было страшно принять решение. Страшно выйти из Альвхейма и вновь вступить в мир людей. Встретиться лицом к лицу с Ингрид и клятвой, данной ей.

Холь же много времени проводил в кузнице Вёлунда. Ситрик видел, что с каждым днём его друг выглядит всё печальнее и строже. И… старше. В мире, где нет смерти, даже здесь, он старел, иссыхая всё сильнее.

Решиться уехать было сложно ещё и потому, что придется сказать Холю «прощай». Прощай навсегда.

А тот, точно что-то почуяв, вовсе перестал попадаться на глаза Ситрику. Лишь утром виделись они, когда Холь, подпоясываясь, покидал дом. Он хотел исчезнуть.

Смычок Эгиля скользил по струнам, раня сердце. Чаще остальных мелодий он играл ту, что звучала грустнее прочих, будто в жизни его, пресыщенной празднествами и пирами, не хватало тоски. Но, может, что-то тяжёлое лежало на душе Эгиля, заставляющее его играть столь печальную музыку. Ситрику хотелось узнать его, но он не решался спросить, лишь дальше слушал инструмент, плачущий осенними перелётными птицами.

Ситрик всё повторял за ним, и Эгиль чертил на земле руны, напоминая нужную последовательность. Соврал музыкант – учитель из него был хороший. И как внимательно он слушал любую игру Ситрика: кажется, что с таким пристрастием он не слушал даже самого себя. Помимо тальхарпы парень пытал и дудочку, отыскивая в её звучании те же руны-дни, какие он придумал для струн.

Минул очередной день, и Ситрик решил, что всё же пришла пора проститься с чертогом альвов. Точнее, не решил, а… решился.

День был таким же, как и все дни до него, – тёплым, ясным, позолоченным. Эгиль так же сидел под ясенем, водя смычком по струнам, из кузницы доносился звон металла, а со двора летел девичий смех. День был таким же, но Ситрик почувствовал, что он сам стал другим. Готовым идти дальше.

Сам Вёлунд вызвался проводить гостя, велев седлать лошадей. Конь его был столь величественен и прекрасен, что походил на круглобокое солнце. Кожа его лоснилась и блестела ярче начищенных золотых украшений на шее богатых красавиц, а светлая грива, расчёсанная и мягкая, походила на облако, звеневшее тёплым льдом и серебряными бусами. Вёлунд сидел верхом на коне, возвышаясь над альвами. На плечах его лежал пернатый плащ и укрывал частично круп коня. Ситрик подумал, что если конунг-кузнец ляжет, прижавшись к шее коня, то зверь получится крылатым.

Ситрику вывели куда более скромную гнедую лошадку, покладистую и смирную. Тонкая кобылка выглядела рядом с конём-солнцем маленькой лодочкой, плывущей по небу. Она торопливо переставляла ноги, но всё равно не поспевала за конём Вёлунда, который шёл так, будто копыт у него было в два раза больше, чем на самом деле.

Они выехали за ворота усадьбы конунга-кузнеца. Детвора высыпала на