прелестные наручные часики. Эдуард Дмитриевич был одет в серый костюм. Андрей, молодой писатель, и вовсе вырядился так, словно собирался на прием к английской королеве. Приталенная сорочка с мелким рисунком, серые брюки на манер тех, что носили денди, и замшевые туфли с тупо обрубленными носами. Парень был заносчив и горделив. Сидел, закинув правый локоть на спинку стула, а левый положил на стол, демонстрируя всем дорогие часы. Говорил он много, исключительно о себе или своем творчестве и рассуждая о классиках так, словно был им старым приятелем. Каждые две минуты вставлял шутки, но улыбку они вызывали лишь у Эдуарда Дмитриевича. Только с ним он общался почтительно. К Инне относился, как к украшению стола, и за весь ужин ни разу не спросил ее мнения. На меня и вовсе смотрел пренебрежительно. В моей сумке не нашлось приличных вещей, и я сидел в старых джинсах, черной футболке с потертым воротом и, если честно, смотрелся как дворовый рабочий, которого пустили за господский стол.

К еде Андрей не притронулся. Пока я обгладывал утку, парень все время говорил:

— В своем творчестве я стараюсь добиться максимального результата. Сделать из не огранённого алмаза обычного предложения бриллиант невиданной красоты. Чтобы каждый читатель мог подолгу любоваться им, перечитывать снова и снова, — он остановился и запрокинул голову. — Но самым главным достоянием моих книг я считаю то, что все они написаны о реальной жизни и смело выставляют напоказ низость и пошлость человеческой души. Думаю, поэтому они нашли такой отклик у читателей.

— Андрей уже выпустил две книги, — поддержал его Эдуард Дмитриевич. — И сейчас, насколько мне известно, работает над третьей. Должен признаться, первые я перечитал с большим удовольствием.

— Я уверен, что вы говорите так лишь для того, чтобы я не осознал своей бездарности, — Андрей изверг смешок.

Эдуарду Дмитриевичу шутка понравилась. Инна слушала его с интересом, а я сидел молча и почему-то думал о павлинах.

— Но, на самом деле, — продолжил Андрей, — иногда очень трудно справиться с давлением, которое оказывает на тебя ожидание читателей. Поэтому я пишу каждую книгу так, словно совсем никому не известен. Можно сказать, для себя, — парень потер ладони. — Только сидя дома, за рабочим столом, я чувствую, что моя жизнь имеет смысл.

— А что ты думаешь о простых людях? — вмешался я в его исповедь.

Все трое уставились на меня.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он у меня так, словно отец говори со своим несмышлёным сынишкой.

— Простые люди, — повторил я спокойно. — Прачки там, водопроводчики, официанты…

— А они тут при чем? — продолжал он все также снисходительно.

— Просто интересно узнать.

Андрей замешкался и взглянул на Эдуарда Дмитриевича. Тот лишь качнул головой.

— Уважения достоин каждый. Но наше общество пропитано ненавистью. Все считают их низшим классом. В какой-то мере они правы, ведь им ничто не мешало достигнуть большего. Боюсь, дело тут только в их нежелании стремиться к большему. Ну, и, может, немного в лени.

— А сам бы ты стал рабочим? — не унимался я.

— Думаю, нет. Грязная жизнь не по мне.

— Ты прав. Куда лучше лить грязь на других, — сказал я чуть посмеиваясь.

— Некоторые люди достойны того, чтобы их купали в помоях. — Он вновь засмеялся.

Ему разговор наш казался шуткой. Мне же хотелось встать и крепким ударом сбить ухмылку с его лица. Но потом я взглянул на Инну. Она сидела, прикрыв глаза ладонью, словно заранее стыдясь моего поведения. Я извинился и вышел из-за стола, сохраняя спокойствие. Инна вышла вслед за мной. А напыщенный хер так и не понял, как близок он был к перелому челюсти.

Инна нашла меня в саду, где я курил, усевшись на траву и пытаясь немного остыть. Она подошла и положила руки мне на плечи:

— Я была уверена, что разразится буря.

— Я был в шаге от этого, — ответил я, виновато наклонив голову.

— Чего ты пристал к нему с этими рабочими? — спросила она садясь рядом.

— Сам не знаю. Просто меня это дико бесит. Я понимаю, что он говорит про абстрактную серую массу, но ведь серая масса — это моя мать, мои братья, люди с которыми я вырос. Это я сам, в конце концов. Я понимаю, что все мы далеко не святые и рожами не вышли. Но такие как этот хрен с горы, рассуждают о нас, учат, обличают. Но никто из них не разу не удосужился спуститься со своего трона и просто поговорить с нами. Узнать, о чем мы думаем. Понять, почему мы такие, — я обнял ее, притянув к себе — В общем не бери в голову. Это все мои загоны. Тебе не о чем волноваться, я вернусь за стол и буду вести себя хорошо. Я не отвечу на гостеприимство Эдуарда Дмитриевича потасовкой в его доме.

И сам не знаю, что нашло на меня тогда. Наверное, просто устал постоянно быть в дороге и встречать новых людей. Вскоре мы вернулись за стол, где я из последних сил изображал участливого собеседника.

Глава 21

Следующим утром Инна была мрачна и молчалива. На все мои расспросы отвечала сухо: «Я просто волнуюсь», — и вновь замолкала. Завтракали мы в доме Эдуарда Дмитриевича. Он был, как всегда, сдержан, но все же иногда не мог скрыть грустного выражения. Как только он увидел меня, тут же начал:

— Прежде всего, я хочу извиниться за слова Андрея… — он хоть и был человеком не от мира сего, но прекрасен чувствовал людей и сразу уловил напряжение на вчерашнем ужине.

— Не стоит. Мы не в ответе за других. К тому же, я, наверное, и впрямь завелся из-за пустяка. Простите, — мне действительно было стыдно, что Эдуард Дмитриевич оказался втянут в эту ситуацию.

— Но все же, — Эдуард Дмитриевич виновато опустил глаза, — Хочу отметить твое достойное поведение. Это был поступок настоящего мужчины.

Я поблагодарил его, и мы сели за стол. Когда завтрак был съеден, Инна, вытерев губы, твердо сказала:

— Нам пора.

— Я провожу вас, — засуетился Эдуард Дмитриевич.

Теперь он не таил волнения и был просто заботливым дядей, который провожал любимую племянницу.

— Не нужно, — остановила его Инна.

— Гостевой домик освободится, когда закончится лето, и я снова буду рад принять вас. В любое время, только позвоните.

— Хорошо дядя Эдик, — Инна поцеловала дядю.

— А ты, Евгений, всегда будешь в моем доме желанным гостем.

— Спасибо, Эдуард Дмитриевич.

Я пожал ему руку. С минуту мы постояли молча, а потом, встрепенувшись, в спешке устремились к выходу. С Эдуардом Дмитриевичем мы распрощались