– Нёма, ты мне скажи, таки я прогадал с этой халабудой или как?

– Хай будет, – сердился Наум.

Дом тем не менее был жилой – в единственной пригодной для жизни квартире обретался съемщик, бывавший здесь наездами, военный летчик Роджер: за горизонтом искрят стеклом берега Бахрейна, авианосная Лапута, аль-Манама, грохочут движки на форсаже, зерцало палубы дрожит и пучится под жалами сопел, струится марево, регулировщик с флажком и в шлеме пляшет тарантеллу, его перекрывает трапеция хвоста, закрылки стабилизатора шевелятся, как стопы балерин на разминке; срываясь с трамплина, истребитель проседает гузкой, стальная рябь вокруг, караваном тянутся танкеры, в столовке снова непропеченная пицца, сны отравлены нефтью, солнцем – то выколотым зрачком зенита, то мартеном заката в полнеба, во сне собака бесконечно лает на горлинку, гудящую в кроне оливы. Раз в два месяца, по завершении вахты, прилетал в Сан-Франциско в отпуск. Хозяин дома хвастался постояльцем: «Ну, Нёма, понимаешь, ихняя жизнь – не наша. Работа тяжелая, нужно отдыхать. Парень – красавец, организм требует смаку. Роджер привозит однополчан, человека два-три, для теплой компании много не надо, все как на подбор: аполлоны. Девочки туда, девочки сюда, отдыхают культурно. Цивилизация! На серфингах катаются. В гараже там посмотри – цельный склад: велосипеды, доски, гидрокостюмы… Какая машина у него там стоит! Не машина – самолет, чтоб я так жил! Вся моя молодость – “москвич” лупоглазый, Светка с Пушки да копченая тюлька, целуй ее в глаза, под пиво на Десятой станции Фонтана…»

Работа приносила хороший заработок: удобно было трудиться на одном месте, не нужно таскать туда-сюда инструменты, притираться к заказчику, вписываться в сроки. Ремонт шел неспешно, хозяин от безденежья не гнал, и главное – Наум, удружая, оставлял Максу ключи от этой фатеры. Он как-то привел сюда Вику, ей понравилось, дом стал их убежищем – они спускались в гараж, где стоял алый «корвет»: щелкнуть выключателем, ослепнуть от пылающего – прапор на ветру – глянца, капот шириной с двуспальную постель, профиль – лонжерон, с затерянным изломом косточки, на бреющем несется к океану. Вике нравилось зажмуриться и растечься по капоту крестом…

Макс заученно разбирал панель, провода искрили, залипали – и вдруг утробный рык пронизывал грудь, живот, спускался к бедрам. Всё тело вливалось в монолит, мурлыкающая ласка купающихся в масле поршней добиралась до костей, втягивала под капот, щека и лоно теплели от прогрева. Скользнув – долгими руками, близостью щиколоток и бедер, – Вика забиралась в кабриолет, гаражная штора подымалась, и они выкатывались в асфальтовую темень, в трассирующие потоки неона, жесткая спортивная подвеска – в виражи входил, как по лекалу. У океана ветрено, людная парковка, метнуться мимо в парковую рощу эвкалиптов, миновать хвойные склоны Пресидио, на мягких лапах въехать в Линкольн-парк, остановиться в индиговой тени, аккорд моста над теменью пролива сквозь листву, наклонить зеркало заднего вида, чтоб полицейская машина не смогла подкрасться незаметно: успеть задраить ширинку, одернуть майку, блузку, подол; но прежде щелкнуть тумблером, надвинуть полость, отвести сиденья, уловить затлевший блеск распутства, откинуться назад, всмотреться, холодея, как в лобовом стекле смеркается свечение миндалевидных глаз, шелк течет по складкам вверх, язык нащупывает шторм пульсирующей жилки над ключицей, напор ласки разводит вальсом телесную волну, валы всё ходят в темени, корабль пристать не может…

Однажды он поставил машину глубже под шатер крон, чуть ближе к склону, чем обычно. Сверху бил прожектор, конус света серебрил с испода замершие листья, растворялся за дорогой над обрывом. Рык мотора стих, лабиринт прикосновений сгустил, взорвал пространство, они боролись друг с другом, будто двойники, соперничающие за обладание телом; как вдруг косность охватила ее, всмотрелась снизу вверх по склону. Прильнул и он, оторопел. Кто-то сверху вглядывался в них, одной рукой человек держался за проволочную ограду, истощенное, напряженное лицо, просящий взгляд… Максим не сразу осознал, что не видит его глаз, но в позе силуэта, с отведенной, оглядывающейся назад рукой, – в самом этом предстоянии пространству было что-то молящее, непонимающее, и в то же время простодушно непреклонное. Он смутился, но явственность подглядывания взбесила, вот эта открытость – а может, просто старый человек, бессонница, с парковки вышел прогуляться, и в старческом ступоре, никак не в силах сообразить, что там такое происходит, невиданное, молодое дело…

Макс слышал разные истории о подобных типах, случалось и так: Вика, например, не выносила лифтов, по всем лестницам всходила пешей, потому что в детстве в подъезде питерской высотки на улице Жени Егоровой очкарик с портфелем вошел за ней, нажал на «стоп» на середине шахты и расчехлился напоказ… Извращенец не уходил. Вика закурила. Хрипло сказала:

– Валим отсюда.

Макс кое-как управился с джинсами, метнулся вверх по склону, поскользнулся, рванулся еще – и от земли лицом к лицу столкнулся.

Белый как полотно, в больничной робе… За ним – груда тел, все белые-белые, ничком и навзничь…

Фонари подсветки заливали мемориал памяти жертвам Холокоста: стена углом, тела, один оставшийся свидетель.

Теряя равновесие, Макс схватился за ограду. «Паучки» на проволоке вонзились в руку. И вдруг, подражая, выпрямился, отвел руку…

Летчик словно вышел из стены гаража. Они уже расположились в «корвете», открыли пиво, звенел и раскачивался Стив Райх: Different Trains проносились гудками в Нью-Йорк по динамикам справа налево, как вдруг перед ними предстал человек с выбившейся из джинсов рубашкой и ополовиненной бутылкой Black Label, которую держал, обхватив кулаком за горлышко. Он прислонился к притолоке, влажно заблестел исподлобья, поднял большой палец вверх, кивнул, затянулся сигаретой, прижатой фильтром к горлышку, ударил ногою дверь, выпал на ступеньки, повесил голову, закачал ею под музыку: твердые губы пробовали воздух.

Поезда пролетали мимо полустанков, Макс приуныл.

– Правда, классная тачка? – летчик скользнул животом на капот, приложился щекой, глянец затуманился у губ. Дурнота на несколько мгновений опростила породистое лицо.

– Ну, что за шняга, – протянула Вика.

Летчик простонал, отжался и выпрямился.

Надежда, что бедолага проблюется и утихомирится, улетучилась. От беспомощности Макс посмотрел на мыски своих ботинок.

Пилот нырнул к нему вплотную.

– Вот ты – ты – чем занимаешься по жизни? – он ткнул его пальцем в грудь. – На что у тебя стои́т?

– Я хочу воскресить мертвых людей.

Пилот закачался еще сильней.

– О! – воскликнул он. – Ты хочешь поднять всех убитых?

– Вообще всех. Всех, кто когда-либо жил на Земле.

– Молодец, – пилот ударил его по плечу. – У тебя получится. – И пилот обернулся и подмигнул Вике. – Слыхала? Твой парень хочет всех вылечить. Отличный выбор.

Вика стояла, сложив на груди руки.

Вдруг пилот воспрянул, как зомби, мгновенно оклемался, нырнул за руль.