Последовавшая за этим активность не была тайной, хотя ее и не выставляли напоказ перед теми, кто был против общего аннулирования долгов. И таким отчаянным было положение большинства — даже среди представителей первого класса, — что общее мнение внезапно обернулось в пользу Цинны. На каждого всадника или сенатора, который никому не был должен и никому ничего не одалживал, приходилось по шесть-семь всадников и сенаторов, глубоко погрязших в долгах.

— Мы в беде, — сказал старший консул Гней Октавий Рузон своим коллегам, Антонию Оратору и братьям Цезарям. — Помахав такой приманкой, как общее списание долгов, перед столькими жадными носами, Цинна добьется своего даже от представителей первого класса и центурий.

— Отдадим ему должное, он достаточно умен, чтобы не пытаться созвать плебейское или всенародное собрание и одним этим укрепить свои позиции, — раздраженно заметил Луций Цезарь. — Если он протащит свои законы в центуриях, они будут легальны, согласно существующему законодательству Луция Корнелия. И, обретя таким образом казну или, на худой конец, частные деньги, центурии сверху донизу проголосуют так, как следует, чтобы отблагодарить Цинну.

— А неимущие будут бесноваться, — молвил Антоний Оратор.

Но Октавий покачал головой; он был далек от тех острейших проблем, которые они сейчас обсуждали.

— Нет, только не неимущие, Марк Антоний, — сказал он спокойно. Впрочем, он всегда был уравновешенным человеком. — Capite censi никогда не бывают в долгах — у них просто нет денег. Занимают только представители средних и высших классов. Причем делают они это в основном для того, чтобы улучшить свое положение или — и это тоже встречается достаточно часто — чтобы сохранить нынешнее. Нет таких ростовщических обязательств, которые бы не имели реального обеспечения. Так что чем выше вы поднимаетесь, тем больше у вас шансов найти тех людей, которые берут в долг.

— Я расцениваю это как твою уверенность в том, что центурии согласятся принять всю эту неприемлемую чепуху, не правда ли? — спросил Катул Цезарь.

— А ты, Квинт Лутаций?

— Да, я очень боюсь именно этого.

— О, я знаю, что делать, — сердито нахмурился Октавий, — однако сделаю это сам. Я даже вам ничего сейчас не скажу.

— Что, по-вашему, он надумал? — спросил Антоний Оратор, после того как Октавий направился на Аргилет.

Катул Цезарь отрицательно покачал головой.

— Не имею ни малейшего представления. — Он сдвинул брови. — О, как бы я хотел, чтобы у него была хоть одна десятая часть способностей Луция Суллы! Но у него их нет. Он человек Помпея Страбона.

Его брат, Луций Цезарь, поежился.

— Мне кажется, что он сделает нечто такое, чего не следовало бы делать.

— Думаю, мне лучше провести следующие десять дней где-нибудь подальше от Рима, — оживился Антоний Оратор.

В конце концов они решили, что это будет наилучший выход для всех.

* * *

Уверенный в себе, Цинна теперь мечтал назначить дату своего выступления в центуриатных комициях, и такой датой стал шестой день перед декабрьскими идами, или второй день после начала ludi Romani. Насколько распространены были долги и как страстно должники желали освободиться от своей ноши, стало предельно ясно на рассвете этого дня. Почти двадцать тысяч человек явились на Марсово поле, чтобы услышать сообщение Цинны. Каждый из них хотел, чтобы он провел голосование в тот же день, но Цинна объяснил, что это невозможно, поскольку его первый закон подразумевал бы аннулирование первого закона Суллы. «Нет, — непреклонно сказал Цинна, — обычай требует выждать период в три рыночных дня, и этот обычай должен быть соблюден». Однако Цинна пообещал, что вынесет на рассмотрение еще больше законов в других своих сообщениях, и это произойдет намного раньше, чем наступит время голосования по первому из них. Подобное заверение всех успокоило, поскольку вселило твердую надежду на то, что общее аннулирование долгов произойдет намного раньше, чем Цинна покинет свою должность.

На самом деле существовали еще два закона, которые Цинна намеревался обсудить в первый же день: закон о распределении новых граждан по трибам и закон о прощении девятнадцати беглецов и призыве их вернуться. Все осужденные Суллой за измену — от Гая Мария до рядового всадника — сохранили свою собственность, и Сулла не делал попыток ее конфисковать в последние дни своего консульства. А новые народные трибуны, которые все еще пользовались своим правом вето в Сенате, дали ясно понять всем и каждому, что любая попытка провести конфискацию будет пресечена.

Итак, двадцать тысяч представителей всех имущих классов собрались на открытой зеленой лужайке Марсова поля, чтобы услышать и утвердить первый закон — закон о беглецах. И никто не желал распределения новых граждан по трибам, поскольку это «разжижало» бы их собственную власть в трибутных комициях. Кроме того, каждый понимал, что этот закон является не чем иным, как прелюдией к возвращению законодательной власти трибам. Цинна и его народные трибуны уже были на месте; двигаясь среди все возрастающей толпы, они отвечали на вопросы и успокаивали тех, кто имел самые чудовищные долги.

Кто-то из этого огромного собрания переговаривался, кто-то, зевая, вяло готовился слушать Цинну и его покорных трибунов, взбиравшихся на ораторское возвышение. И никто не заметил ничего необычного в новой группе людей, которые неожиданно влились в общую толпу. Они были спокойны, одеты в тоги и выглядели как представители третьего или четвертого класса.

Гней Октавий Рузон недаром служил старшим легатом у Помпея Страбона: прописанное им средство от болезни, поразившей государство, было чрезвычайно хорошо организовано и проинструктировано. Тысяча нанятых им (разумеется, на деньги Помпея Страбона и Антония Оратора) армейских ветеранов окружили собравшихся и, сбросив свои тоги, предстали в полном вооружении прежде, чем кто-либо из этой огромной толпы заподозрил неладное. Раздался общий пронзительный крик. Наемники бросились на людей, размахивая мечами. Многих зарубили на месте, многих сбили с ног и затоптали; количество жертв исчислялось тысячами. Прошло некоторое время, прежде чем наиболее решительные из загнанных и окруженных стеной нападавших прорвались сквозь строй мечей и бежали.

Цинна и шесть его трибунов сумели избежать той западни, в которую попали их слушатели, — они спустились с ораторского возвышения и спаслись бегством. Только две трети из собравшихся на Марсовом поле оказались столь же удачливыми. Когда Октавий прибыл посмотреть на творение рук своих, он увидел несколько тысяч трупов. Убитые были представителями высших классов из центуриатных комиции. Их тела валялись разбросанными по всему Марсову полю. Октавий был взбешен. Больше всего он хотел, чтобы Цинна и его трибуны оказались убиты первыми. Но даже у тех, кого он нанял совершить убийство беззащитных людей, имелись некие моральные принципы, и они посчитали слишком рискованным убивать находящихся в должности магистратов.

* * *

Квинт Лутаций Катул Цезарь и его брат Луций Юлий Цезарь находились в Ланувии. Они услышали о резне, уже получившей наименование «день Октавия», вскоре после того, как она произошла, и поспешили обратно в Рим, чтобы потребовать у Октавия объяснений.