Бракосочетание капитана Джека Мередита и леди Сент-Джеймс состоялось на следующий день и прошло тихо. Невеста была без подружек. Таинство свершил пожилой священник из Флита. Дружкой был Эбенезер Силверсливз, облачившийся в великолепный камзол от узника, ныне покойного.

– Ну, Джек, а теперь я отправляюсь разбираться с вашими долгами, – объявила новоиспеченная жена, когда все закончилось.

– Когда же я выйду отсюда? – спросил ее супруг.

– Завтра, – ослепительно улыбнулась она. – По моему разумению.

Таких фешенебельных мест, как Фаундлинг – больница для брошенных детей в Корем-Филдс, что за Холборном, – в Лондоне было немного. Благами, столь удивительным образом излившимися на него, тот был обязан в основном композитору Генделю, который в период своего длительного проживания в Лондоне принял активное участие в нескольких добрых начинаниях. В последние годы он, приложив руку к строительству нового сиротского приюта, не только пожертвовал тому орга́н, но и создал там превосходный детский хор. В текущем году он уже дал несколько концертов с исполнением «Мессии», собрав весь Лондон и получив солидную сумму в семь тысяч фунтов, чем присоединился к тем немногим, кого запомнили не только за гений, но и за филантропию. На один такой концерт и вознамерились отправиться тем самым днем молодожены – капитан и миссис Джек Мередит, обосновавшиеся в особняке на Ганновер-сквер.

Миссис Мередит была счастлива, как никогда на своей памяти, а Джек всего несколько часов как вышел из тюрьмы.

Только теперь она могла сказать, что если любовь и жизнь были коварным сражением, то она победила. Она получила все, что хотела, добилась желанного мужчины и поместила подле себя. В доме царили мир и спокойствие. Это было новое чувство, к которому еще предстояло привыкнуть. Даже завтрашний маленький праздник, который она так старательно спланировала, вдруг показался незначительным. А годовое турне по Европе можно и сократить. «Довольно и полугода, – подумала она. – После уединимся в Боктоне». Эта захватывающая мысль подарила ей несколько чудесных минут, пока она готовилась к выходу, но тут тишину внезапно нарушил крик, сопроводившийся жалобным плачем.

– Что за чертовщина? – встрепенулся Джек, направился к двери и скрылся в коридоре.

Через минуту он вернулся, скалясь во весь рот и крепко держа за ухо чумазого босоногого оборванца.

– Боже мой, Джек! – вскричала она наполовину в ужасе, наполовину развеселившись. – Не надо тащить сюда эту гадость! Зачем ты его схватил?

– Да как же, – подмигнул он, – это опасный преступник! Ваш лакей сию секунду застал его за кражей шиллинга с кухонного стола. Он якобы трубы чистил! – Мередит повернулся к мальчишке. – Сейчас мы кликнем сыщиков с Боу-стрит, мелкое чудище. Что ты на это скажешь?

– Я ничего не крал! – завопил мальчик.

– Нет, крал.

– Впервые в жизни, сэр! Честное слово! Пожалуйста, помилуйте!

Это было сказано так убедительно, что впору поверить.

– Джек, убери эту тварь и делай что хочешь, – взмолилась хозяйка.

Но Джек Мередит, который, самое большее, и планировал-то надрать сопляку уши да выставить пинком за дверь, забавлялся при виде сажи, создавшей угрозу для чистенькой спальни жены. Оборвыш, уже ревевший, чрезвычайно кстати тряс башкой, разметывая сажу и побуждая миледи к негодующим возгласам. Ручейки слез прочерчивали на черных щеках белые дорожки. Приходилось признать, что зрелище было довольно жалким. Подобно зверушке, попавшей в когти крупного хищника, мальчуган вдруг сник и безвольно обмяк при капитане, дрожа от страха. Даже брезгливая хозяйка начала испытывать к нему некоторую жалость.

– Как тебя зовут, мальчик? – Она постаралась спросить поласковее.

Молчание.

– Ты всегда воруешь?

Яростное мотание головой.

– Разве ты не знаешь, что это плохо?

Искренний кивок: знаю.

– Тебя кто-то подучил? – спросил Мередит.

Снова кивок, теперь горестный.

– Кто?

Молчание.

В эту секунду, покуда взрослые переглядывались и пожимали плечами, малыш предпринял внезапную, отчаянную попытку к бегству. Дернувшись так, что ухо наверняка взорвалось нестерпимой болью, он вывернулся и помчался в коридор.

Тремя стремительными прыжками Джек настиг его, поймал за руку, втащил обратно и удивленно вскрикнул:

– Взгляните, какая странная штука!

Он поднял ладошку мальчика. Затем взялся за другую, такую же. Он также заметил, что в волосах, с которых осыпалась почти вся сажа, белела диковинная прядь.

– Какой занятный постреленок, – обронил он. – Но с норовом!

И оглянулся на жену.

Она стояла столбом, как будто увидела призрак, и безмолвно взирала на ребенка.

– Что такое? – встревожился Мередит.

Но леди Сент-Джеймс, вернувшись в чувство, сумела лишь вымолвить:

– О боже… Не может быть… Конечно… О господи…

А Мередит так опешил, что не заметил, как отпустил ребенка, который тут же выскочил на улицу и затерялся вдали.

Она будет молчать. Не скажет ему ни слова. Ее не взять ни уговорами, ни даже гневом.

– Дело в мальчике, с ним что-то не так? – спросил он настойчиво. – Пойти и разыскать его?

– Нет! Ни в коем случае! – вскричала она.

Больше она ни словом не обмолвилась о том, что ее потрясло. На концерт поехали молча. После она говорила о завтрашнем приеме и об отъезде на континент, но оставалась бледной и отрешенной. Какой бы ни был в ней похоронен секрет, Мередит видел, что тот причинял ей мучения. И все-таки она не хотела поделиться даже с ним.

Пока не пала темная и беззвучная ночь.

Была ли виной внезапность потрясения? Иль тайная расплата за события последних трех недель, когда она хладнокровно играла жизнью и смертью? А может быть, ее сердце, снискавшее наконец любовь, смягчилось и начало открываться? Она металась во сне, терзаясь душой и телом, не только от ужаса и угрызений совести. То была боль, тоска, великое и всесильное материнское чувство – именно последнее понудило ее на рассвете безотчетно выкрикивать снова и снова:

– Ребенок! О боже! Мое потерянное дитя!

Проснувшись, она обнаружила Мередита безмолвно сидевшим в кресле возле постели. Он бережно, но твердо взял ее за руку и осведомился:

– Что вы сделали с ребенком? Не отрицайте. Вы говорили во сне.

– Отдала, – призналась она. – Но, Джек, это было давным-давно. Все в прошлом. Теперь ничего не исправить. Давайте уедем, сегодня же, и обо всем забудем.

– Чей он был?

Она помялась:

– Это не важно.

– По-моему, важно. Сент-Джеймса? – (Она помолчала. Затем кивнула.) – Значит, наследник?