взяла из ее рук письмо, быстро развернула его и отвернулась, закрыв локтем глаза. Чернильный карандаш внутри совсем размазался.

Борис, еще больше приблизившись к двери, огорченно развел руками:

— Простите, я не знал… Только сегодня утром я нашел это письмо в бумагах… друга нашей семьи… Как я понимаю, его бросили из вагона еще в тридцать седьмом… Ну, знаете, из этих спецвагонов… а потом наш друг… ну, сам… ну вот, и я подумал…

— Ну, давайте теперь читать, — мирно и торжественно провозгласила Александра. — Дети, мама, все к столу! Вы, молодой гонец, тоже! Любопытно, что пишет Андрей? Знаете, я не отказалась бы от бокала вина!

Майка вдруг рванулась, резко обогнула, как будто он был не круглый, а квадратный, стол, схватила за руку Бориса и вытащила его в коридор.

— Пойдем! Пойдем! Ей больше ничего не нужно знать! Спасибо тебе за письмо и забудь о нем! Знаешь, я тебя знаю! Знаешь, знаю! Я как тебя увидела, так и обалдела! Ёкалэмэнэ, вот он и явился!

Из туалета выглянуло непривлекательное, как коровья лепешка, лицо Аллы Олеговны. Майка, сверкая зубами и глазами, тащила мотоциклиста вон из пропотевшей бедами квартиры. Какая тоненькая, подумал Борис, можно сомкнуть пальцы у нее на талии.

— Откуда же ты меня знаешь? — спросил он уже на лестнице.

— А я тебя видела в Первой градской. Я там медсестрой работаю на госпитальной терапии. Как увидела тебя, так и ахнула: ну вот и он!

— Что значит «ну вот и он»? — недоумевал Борис.

— Ну, то есть мой, — пояснила Майка.

— Что это значит, «ну то есть мой»? — улыбался Борис.

Они спускались по лестнице, Майка все не отцеплялась от кожаного рукава. Обладатель этого рукава, то есть руки, засунутой в этот рукав, чувствовал цепкие пальчики. Внутренний смрад коммуналки быстро испарялся.

— Ну то есть такой, о каком мечтала, — пояснила Майка с некоторой досадой, как непонимающему. — Ну, в общем, мой парень.

— Вот так прямо? — покосился на нее Борис.

— А чего же косить? — рассмеялась она. — Я тогда замешкалась в Первой градской, потом хватилась, ну, рванула, а ты уже уехал на мотоцикле, так и дунул по Большой Калужской и пропал. Ну всё, думаю, никогда больше этого моего не встречу. И вдруг сегодня, ну и ну, ёкалэмэнэ, мамка кричит, бегу, вбегаю, а дома он сидит, мой, вот это да!

— А что это мама твоя… давно она такая странная?.. — осторожно спросил он.

— Бабушка говорит, с того времени, как папа… ну, пропал… Ей то лучше, то хуже, но последнее время все хуже. Соседи требуют, чтобы мы ее в психушку сдали, но мы не хотим. И я, и бабка, и Маратка, ну братик, за ней ухаживаем, ну… — Она резко оборвала свои пояснения, как бы показывая, что совсем не об этом ей сейчас хочется говорить.

Они уже были в подъезде дома. Борис в последний раз бросил взгляд наверх. Там через перила, словно бронзовый апельсин с черной шевелюрой, свисало взволнованное лицо Марата. Вот этот, кажется, узнал меня по «Советскому спорту», подумал Борис.

— Этот Марат, он что же, приемный тебе брат? Или по матери?

— Нет, родной, и по отцу, и по матери.

— Позволь, как же родной? Сколько ему лет?

— Тринадцать с чем-то, скоро четырнадцать…

— Ну а письму-то этому пятнадцать.

— Ну так что же?

— Ну ты же медсестра, правда?

— Ну да, так что же?

— Ну как же он может быть тебе родной, без твоего отца?

— Ну мать говорит, что родной, и бабка говорит, что родной.

— Ну понятно.

— Ну хватит об этом! Мы сейчас куда пойдем?

Они уже стояли на улице. По Ордынке летел сильный теплый ветер. Майка одной рукой придерживала волосы, другой — юбку. Ветер разбередил даже набриолиненный кок Бориса.

— Я не знаю, куда ты сейчас пойдешь, а я сейчас уезжаю на Кавказ.

— Ой, я с тобой поеду! Подождешь десять минут?

— Перестань дурака валять!

Он подошел к мотоциклу. Коляска была плотно зачехлена брезентом.

— Ой, это тот же самый?! — радостно вскричала она.

Он пожал плечами:

— Откуда я знаю, что ты имеешь в виду?

Ситуация стала его уже немного раздражать. Точно так же бывает, когда какая-нибудь хорошенькая и несчастненькая собачонка увязывается. Не отгонять же ее палкой.

Он сел в седло, снял противоугонный крюк, вставил ключ в замок, завел машину. Собственными руками доведенный до совершенства «ГК-1» заворчал со сдержанной мощью.

— Ну, до свиданья, Майя. Я зайду, когда вернусь.

— Нет, ты не зайдешь! — с отчаянием воскликнула она. — Я с тобой поеду! Подожди!

Но он уже тронулся.

Отъехав метров десять вниз по Ордынке, он оглянулся и увидел, что Майка бежит за ним. Платье облепилось вокруг девчоночьей фигуры, волосы летят назад, мелькают кулачки. Инстинктивно он чуть прибавил газу и снова оглянулся. Она, естественно, отстала, но темпа не сбавляла, наоборот, кажется, еще прибавила оборотов, чаще мелькают кулачки. Э, да она теперь босая бежит, сбросила на ходу свои копеечные босоножки. Что же делать, что за дурацкая ситуация? Плюнуть на нее и газануть? Через десять секунд она исчезнет из виду. И останется на душе тяжелым грузом, как тот треугольничек у Вуйновича. В конце концов, что она для меня? Семнадцатилетняя девчонка, каких тут десятки тысяч по Москве шатаются со своими целочками… Ну, спасибо, Вадим Георгиевич, удружил! Вдруг отчетливо прорезалась совершенно идиотская мысль: раз она говорит, что я «ее парень», значит я и есть «ее парень», значит я не могу ее бросить, это будет предательство… Он стал тормозить и смотрел через плечо. Майка домчалась, прыгнула, будто в школе на уроке гимнастики через козла, с разбегу на заднее сиденье, задыхаясь, уткнулась носом и губами ему в спину, руками обхватила его за талию вокруг той самой «сталинской» кожаной куртки, с которой по случаю июня была снята теплая подкладка. Теперь за городской чертой придется останавливаться, рассупонивать коляску и вытаскивать для нее стеганый комбинезон. Иначе вместо Майки привезу в Орел дохлую синюю курицу…

Глава IX

Античный курс

В тот же самый день, когда Борис IV Градов с неожиданной пассажиркой на заднем сиденье отчалил в южные края, в жизни его кузины Ёлки Китайгородской тоже произошли неожиданные встречи; отнесите это за счет прихоти романиста или за счет каникулярного времени. В начале лета восемнадцатилетние, то есть почти девятнадцатилетние девицы, скажем мы в свое оправдание, излучают нечто, что способствует возникновению неожиданных ситуаций в любом многомиллионном городе, даже и в столице, как тогда начали говорить, «мирового социалистического содружества». Ну