– Так что, будем его ждать?

– Не знаю, – вздохнул Толлис и, уходя, бросил через плечо: – Ладно, утром решим.

Майя метнулась за ним:

– Послушайте…

Толлис с плохо скрытым раздражением уставился на нее:

– Сайет, простите мою бесцеремонность, но мне и без вас забот хватает. Идите спать, утром поговорим.

Час спустя Майя, не находя себе места от беспокойства, совсем потеряла голову. Никакие приличия ее больше не волновали. Мысли кружили в жутком водовороте, кошмарные видения беспрерывно сменяли друг друга, томительные предчувствия сжимали сердце. Ее охватил ужас, будто она падала с неимоверной высоты или пыталась выбраться из горящего дома. Перед глазами мелькали образы, один страшнее другого: вот Зан-Керель отбивается от полчищ неведомых врагов, вот его пытают беглые рабы, вот его бездыханное, изувеченное тело швыряют в реку… Измученная зловещей игрой воображения, Майя в отчаянии осознала, как осознают смертный приговор, что это не сон, не вымысел, а горькая правда; все происходит на самом деле, не в прошлом, не в будущем, а сейчас. Все это невозможно изменить, от этого никуда не скроешься. Бесполезно рыдать и взывать к богам – боги безмолвствовали. Ужас и паника нахлынули с новой силой. Бесстрашная Серрелинда, которая не боялась ни тюрьмы, ни ортельгийцев, оказалась беспомощна перед бездействием.

Когда грядет беда – к примеру, стихийное бедствие или восстание, – то перед лицом опасности люди черпают силы в сплочении, поддерживают друг друга. Одиночество усиливает страдания; личное потрясение стеклянной стеной ограждает страдальца от окружающих, не позволяет им разделить горе, понять всю глубину мучений – так испуганное стадо не обращает внимания на искалеченное животное.

Солдаты занимались привычными делами – разговаривали, несли караул, спали или играли в кости у костра, – но при этом не осознавали безумия, охватившего Майю.

Анда-Нокомис сидел рядом с ней, время от времени касался ее руки или гладил по плечу и по-своему разделял ее мучения, хотя сам переносил страдания в терпеливом молчании.

Солдаты, считая, что Зан-Керель напрасно пожертвовал жизнью, не могли понять, ради чего он пошел на такой безумный риск, – так удивляются путешественнику, который отправляется в неведомые земли, вместо того чтобы спокойно жить в родных краях.

Душевные терзания Майи, будто дальний огонь маяка, должны были помочь Зан-Керелю вернуться, однако и они потихоньку угасли – измученная Майя погрузилась в тревожное забытье.

Видения не отступали; в них не было ни образов, ни размеренного течения времени, лишь смутные угрозы и предзнаменования носились в пустоте, как огромные тучи в темном небе; скорбь поглотила все остальные чувства, преобразила действительность, обволокла пеленой тоски, взгромоздила горы отчаяния, захлестнула водопадом утраты. Майя не ведала ни сна, ни покоя.

Внезапно в колыхании туманного марева возникли призрачные образы: Зан-Керель, ее возлюбленный, стоял у Майиной постели в Мельвда-Райне – усталый, но гордый. Майя решила, что ей снова грезится волшебная ночь их первой встречи. Как ни странно, Анда-Нокомис тоже был рядом, обрадованный и отчего-то смутно огорченный возвращением друга.

«…Не напрасно все это, – услышала Майя голос Зан-Кереля. – Хорошим людям жизнь сохранили…»

– Ах, как я рада, что ты наконец все понял! – вскричала она. – Тогда, в Мельвда-Райне, я только об этом и думала. Зан-Керель, любимый мой…

Майя успокоилась, объятая уверенностью в том, что все будет хорошо. Зан-Керель смотрел на нее, будто не слыша ее слов. Анда-Нокомис потрепал его по плечу.

– Мы боялись, что у нее рассудок помутился, – сказал он. – С тех пор как ты ушел, она в себя не приходит.

Майя попыталась протянуть к ним руку и что-то сказать, но, как во сне, не могла пошевелиться. Зан-Керель с сомнением поглядел на нее, наморщил лоб и задумчиво произнес:

– Вот теперь пусть сама поймет, каково мне было…

Издалека донесся призывный звук рога – король Карнат сзывал войско. Зан-Керель исчез, и Майя поняла, что ей снова придется переплывать Вальдерру. Солдаты обступили ее со всех сторон и куда-то потащили.

Она открыла глаза. Анда-Нокомис встревоженно смотрел на нее. Майя с усилием вспомнила все, что случилось ночью. Неужели ей привиделось?

В небе ярко сияло солнце. Она села, оглядела стены шалаша, вялые плети трепсиса, складывающиеся в слово «Серрелинда», и уставилась на Анда-Нокомиса.

– Наш друг вернулся, – с улыбкой сказал он.

– Вернулся?!

– Он заходил тебя проведать, пока ты спала. Довел беглых рабов до лагеря саркидцев, за девять часов семь лиг проделал, глаз не сомкнул. Хорошо, что все обошлось.

Майя радостно выдохнула, будто огромная волна вынесла ее из безбрежного океана на сушу. Зан-Керель жив! С неимоверным облегчением она опустилась на постель и лежала неподвижно. Счастье захлестнуло ее с головой. Только потом Майя сообразила, что Зан-Керель не слышал ее объяснений, что они так и не помирились, но теперь это не имело значения: она поможет ему добраться до Катрии и ради этого с радостью пожертвует жизнью, докажет чистоту своих намерений.

После завтрака к Майе пришел Толлис, узнать, хочет ли она с ним поговорить. Майя от всего сердца поблагодарила его и извинилась за свое поведение ночью. Бедняга Толлис растерялся и начал объяснять, что, мол, он хотел как лучше. О Зан-Кереле никто не упоминал.

Майя, хотя и не знала ничего о солдатской жизни, с восхищением смотрела, как ловко саркидцы сворачивают лагерь. Ни топоров, ни лопат у солдат не было, устроить погребальный костер или вырыть могилу они не могли, поэтому тела убитых рабов предали реке. Один из погибших юношей был похож на Сендиля. Майя обратилась к богам с проникновенной молитвой о душах умерших, плеснула в реку вина, бросила горсть пшеницы и щепотку соли, а потом рассыпала по воде охапку лесных цветов – тимьяна, майорана, бартсии и планеллы, – дабы несчастные обрели покой вместе со Спельтоном.

– А тебе не было страшно? – спросила она Зан-Кереля, решив, что произошедшее дает ей право говорить с ним напрямую, хотя и без прежней теплоты.

– Нет, опасности не было, – сдержанно, но учтиво ответил он.

К ним подошел Толлис, и разговор оборвался.

До Найбрила оставалось лиги три, и к полудню путники туда добрались. Майя невольно представляла себе поселок, похожий на Мирзат – рыбацкую деревушку на берегу озера. Увы, ее ожидало разочарование: Мирзат привольно раскинулся на берегу залива в южной оконечности Серрелинды, а домишки Найбрила теснились на утесе в месте слияния Флеры и Жергена. Гавани не было, и единственной примечательной чертой города стала его неприступность. В незапамятные времена какой-то барон выстроил крепость в малолюдном и неприветливом месте, на скалистом мысе Найбрил, что узким треугольником вдавался в реку. К пристани изредка подходили йельдашейские плоты, груженные шерстью и лесом, которые сплавляли по Флере, где в верховьях, в трех лигах к югу от Икета, купцы держали торговые склады. Впоследствии саркидские правители перекрыли реку дамбой и устроили переправу, но в те времена, о которых идет наш рассказ, в захолустном городке прозябали две тысячи человек – впрочем, вполне довольные тем, что грабителей и погромщиков можно не опасаться. В Найбрил изредка заглядывали коробейники, но путников здесь не привечали.