26 мая выступил со своей "инаугурационной речью" на тему "Что такое и с какой целью изучают всеобщую историю?". Вход был бесплатным, но аудитория оказалась слишком большой для отведенного зала, и профессор вместе со своими слушателями перебрался в зал на другом конце города. Лекция была высоко оценена; "студенты устроили мне серенаду в тот вечер и три раза аплодировали";92 Но слушателей на курс, вход на который был платным, было немного, а доходы Шиллера от учебы были мизерными.

Он пополнял ее своими сочинениями. В 1789-91 годах он выпустил в трех частях "Историю Тридцатилетней войны" (Geschichte des Dreissigjährigen Krieges). Здесь он, по крайней мере, владел языком, но снова был слишком измучен, чтобы обратиться к первоисточникам, а его пристрастие к суждениям и философствованию окрасило и приостановило повествование. Тем не менее Виланд приветствовал эту работу как свидетельство того, что Шиллер "способен подняться на уровень с Юмом, Робертсоном и Гиббоном".93 В первый год было продано семь тысяч экземпляров первого тома.

Теперь Шиллер почувствовал, что может удовлетворить свою тоску по дому и женщине, которая подарила бы ему любовь и заботу. Он мельком видел Шарлотту и Каролину фон Ленгефельд в Мангейме в 1784 году. В 1787 году он снова увидел их в Рудольштадте; "Лотта" жила там с матерью, а Каролина, несчастливая в браке, - по соседству. "Обе некрасивы", - писал Шиллер Кёрнеру,94 "интересны и доставляют мне огромное удовольствие. Они хорошо начитаны в литературе того времени и свидетельствуют о высоком образовании. Они хорошо играют на фортепиано". Фрау фон Ленгефельд не одобряла идею дочери выйти замуж за безбедного поэта, но Карл Август назначил ему небольшую пенсию в двести талеров, а герцог Саксен-Мейнингенский обеспечил ему дворянский патент. Он предупредил Лотту, что у него много недостатков; она ответила, что заметила их, но добавила: "Любовь - это любить людей такими, какими мы их находим, и, если у них есть недостатки, принимать их любящим сердцем".95 Они поженились 22 февраля 1790 года и сняли скромный дом в Йене. Лотта приносила собственный доход в двести талеров в год, родила ему четверых детей и оказалась терпеливой и нежной женой во всех его невзгодах. "Мое сердце купается в счастье, - писал он, - а разум черпает свежие силы и бодрость".96

Он много работал, готовя по две лекции в неделю, писал статьи, стихи и истории. В течение нескольких месяцев он работал по четырнадцать часов в день.97 В январе 1791 года он перенес два приступа "катаральной лихорадки", сопровождавшейся болями в желудке и отхаркиванием крови. В течение восьми дней он лежал в постели, его желудок отвергал любую пищу. Студенты помогали Лотте ухаживать за ним и "соревновались друг с другом, кто будет сидеть со мной по ночам. ... Герцог прислал мне полдюжины старой мадеры, которая, вместе с венгерским вином, сослужила мне хорошую службу".98 В мае на него напал "страшный спазм, с симптомами удушья, так что я не мог не думать, что наступил мой последний момент..... Я прощался со своими близкими и думал, что скончаюсь в любую минуту. ... Сильные дозы опиума, камфоры и мускуса, а также прикладывание волдырей принесли мне огромное облегчение".99

Ложное сообщение о его смерти встревожило его друзей и дошло даже до Копенгагена. Там по предложению Карла Рейнхольда и Йенса Баггесена два датских дворянина, герцог Фридрих Кристиан Гольштейн-Августенбургский и граф Эрнст фон Шиммельман, предложили Шиллеру ежегодный дар в тысячу талеров в течение трех лет. Он принял его с благодарностью. Университет освободил его от преподавания, но он читал лекции для небольшого частного круга. Часть своего нового досуга он, по настоянию Рейнгольда, посвятил изучению философии Канта, которую он принял почти полностью, к удовольствию Гете и отвращению Гердера, и, возможно, с некоторым ущербом для поэзии Шиллера.

Теперь (1793) он опубликовал свое длинное эссе "О благодати и достоинстве", которое положило начало романтическому культивированию "прекрасной души". "Прекрасную душу" он определял как ту, в которой "разум и чувства, долг и склонность находятся в гармонии и внешне выражаются в благодати".100 Копенгагенские дарители, должно быть, были встревожены, получив в качестве компенсации за свой дар небольшой том под названием "Письма об эстетическом воспитании людей" (Briefe über dieästhetische Erziehung des Menschen, 1793-94). Отталкиваясь от концепции Канта о чувстве красоты как бескорыстном созерцании гармоничных форм, Шиллер утверждал (вместе с Шафтсбери), что "чувство, развиваемое прекрасным, облагораживает нравы", а эстетическое чувство становится единым с нравственным.- Утешительно читать в этом высказывании, относящемся к прекрасным дням Веймара, что Шиллер (как и Гете) считал свое поколение декадентским, погруженным в "глубокую моральную деградацию".101

Когда он вернулся от философии к поэзии, ему было трудно вернуть "ту смелость и живой огонь, которыми я обладал раньше; ... критические дискуссии испортили меня".102 Но он настаивал на том, что "поэт - единственное подлинное человеческое существо; лучший философ по сравнению с ним - просто карикатура";103 и возвысил до уровня небесного вдохновения функцию поэта учить и воспитывать человечество. В длинной оде "Художники" (Die Künstler, 1789) он описал поэтов и художников как проводников человечества к союзу красоты с моралью и истиной. В другом стихотворении, Die Götter Griechenlands ("Боги Греции", 1788), он превозносит греков за их эстетическую чувствительность и художественные творения и с осторожной неясностью утверждает, что мир стал мрачным и уродливым после замены эллинизма христианством. Он уже попадал под чары Гете, как Гете попал под чары Винкельмана.

Вероятно, и для Шиллера, и для Гете романтизация Эллады была бегством от христианства. Несмотря на некоторые благочестивые отрывки, Шиллер, как и Гете, принадлежал к Aufklärung; он принял веру восемнадцатого века в спасение человеческим разумом, а не божественной благодатью. Он сохранил деистическую веру в Бога - личного только в поэзии - и туманное бессмертие. Он отвергал все церкви, как протестантские, так и католические. Он не выносил проповедей, даже проповедей Гердера. В эпиграмме "Моя вера" ("Mein Glaube") он написал две знаменитые строки:

Какую религию я знаю? Keine von alien

Die du mir nennst. Und warum keine? Aus Religion.

- "Какую религию я признаю? Ни одну из тех, которые вы мне назвали. А почему нет? Из-за религии".104 Он писал Гете 9 июля 1796 года: "Здоровая и прекрасная природа - как вы сами говорите - не требует ни морального кодекса, ни закона для своей природы, ни политической метафизики. Вы могли бы добавить, что она не нуждается ни в божестве, ни в идее бессмертия, чтобы поддерживать и сохранять себя". Тем не менее, в