как часть очарования Гёте Шарлоттой фон Штайн. 19 апреля 1781 года он писал ей: "Все, что говорит Тассо, обращено к тебе".51 Поверив ему на слово, она отождествила себя с Леонорой, Гете - с Тассо, а Карла Августа - с герцогом Феррарским.

Гете с готовностью принял легенду о том, что душевное расстройство Тассо при феррарском дворе было усилено, если не вызвано, несчастной любовной связью с сестрой Альфонсо II (р. 1559-97).52 Он, несомненно, имел в виду себя, когда описывал работу поэтического ума Тассо:

Его взгляд едва задерживается на этой земной сцене;

его ухо настроено на гармонию природы.

Все, что история предлагает, и что жизнь преподносит,

Его лоно быстро и с радостью принимает.

Широко разбросанные вещи он объединяет,

И его быстрое чувство оживляет мертвых. . .

Так, двигаясь в своей заколдованной сфере,

этот дивный человек все еще манит нас

побродить с ним и разделить его радость.

Хотя кажется, что он приближается к нам, он остается

Удаленным, как всегда; и, возможно, его взгляд,

устремленный на нас, видит духов на нашем месте.53

А Леонора, величественная принцесса, которая принимает любовь поэта, но просит его сдерживать свой пыл в рамках протокола, вполне может быть Шарлоттой фон Штайн, удерживающей страсть Гете по ту сторону адюльтера. Тассо провозглашает - и здесь говорят оба поэта -

Все, что в моей песне достигает сердца

И находит там отклик, Я обязан одному,

и только одному! Ни один неопределенный образ не

витал перед моей душой, приближаясь сейчас

в лучезарной славе, чтобы снова удалиться.

Я сам, своими глазами, видел

образец каждой добродетели, каждой благодати.54

Герцог Альфонсо похож на Карла Августа, терпеливо переносящего истерики, влюбленности и грезы поэта, и, как и он, оплакивает задержку поэта в завершении обещанного шедевра:

После каждого медленного продвижения он оставляет свою задачу;

Он постоянно меняется и никогда не может закончить55-

в котором хорошо описана фрагментарная композиция Гете и его затягивание с "Вильгельмом Мейстером" и "Фаустом". Другая принцесса хвалит Альфонса-Карла Августа за то, что он дал Тассо-Гете возможность созреть, соприкасаясь с делами: и здесь восходят знаменитые строки:

Он изображает талант в штиле,

характер в штреке.

"Талант формируется в тишине, характер - в потоке мира".56 Но в конце сопоставление двух поэтов исчезает: Тассо не проявляет способности Гете к плаванию в житейском потоке; он погружается в свое царство грез, бросает на ветер осторожность и соразмерность, сжимает в объятиях испуганную принцессу и сходит с ума, когда она вырывается из его объятий и из его жизни. Возможно, Гёте чувствовал, что обошел эту пропасть стороной.

Он часто думал об Италии как о побеге из ситуации, которая угрожала его разуму. Примерно в это время, в первой форме Вильгельма Мейстера, он сочинил для Миньона песню тоски, которая соответствовала скорее его собственным надеждам, чем надеждам Миньона:

Kennst du das Land, wo die Zitronen blühn,

Im dunken Laub die Gold-Orangen glühn,

Ein sanfter Wind vom blauen Himmel weht,

Die Myrte still und hoch der Lorbeer steht:

Kennst du es wohl? Dahin! Дахин!

Möcht ich mit dir, O mein Geliebte, ziehn!*

Веймар был прекрасен, но в нем не было тепла. А служебные заботы терзали душу поэта: "Горький способ зарабатывать себе на хлеб - пытаться установить гармонию среди раздоров мира".57 Придворная жизнь утомила его: "У меня нет ничего общего с этими людьми, как и у них со мной".58 Он частично отдалился от герцога, не в силах поддерживать герцогский ритм охоты и свиданий. Его единственная большая любовь была измотана временем и ссорами. Он чувствовал, что должен порвать с этими многочисленными узами, чтобы найти новые ориентиры и перспективы. Он попросил герцога об отпуске. Герцог дал согласие и согласился продолжать выплачивать Гете жалованье. Чтобы собрать дополнительные средства, Гете продал лейпцигскому Гёшену право на публикацию собрания своих сочинений. Было куплено только 602 комплекта; Гёшен потерял на этом предприятии 1 720 талеров.

1 сентября 1786 года Гете написал Шарлотте из Карлсбада:

Теперь последнее прощание. Я хочу повторить вам, что очень люблю вас... и что ваше заверение в том, что вы снова наслаждаетесь моей любовью, возрождает радость моей жизни. До сих пор я многое переносил молча, но ничего не желал так сильно, как того, чтобы наши отношения приняли форму, над которой не имели бы власти никакие обстоятельства. Если этого не может быть, я не хотел бы жить там, где вы, а предпочел бы остаться один в том мире, в который я теперь отправляюсь.59

IV. ГЕТЕ В ИТАЛИИ: 1786-88 ГГ.

Он путешествовал под псевдонимом "мсье Жан-Филипп Меллер", поскольку хотел избавиться от неудобств, связанных с известностью. Ему было тридцать семь лет, но он ехал не только с радужными надеждами молодости, но и гораздо лучше подготовленный, зная кое-что об истории и искусстве Италии. 18 сентября он написал Гердеру: "Я надеюсь вернуться заново родившимся человеком", а Карлу Августу: "Я надеюсь вернуться тщательно очищенным и гораздо лучше оснащенным человеком". Этим и другим друзьям он отправил "Письма из Италии", в которых до сих пор сохранилась аллегро итальянской жизни. Он предварял их старым девизом Auch in Arkadien - он тоже был теперь в Аркадии. Мы уже видели в другом месте, как он был благодарен солнечному свету; "Я снова верю в Бога!" - воскликнул он, въезжая в Италию.60 Но он любил и итальянский народ, его открытые лица и сердца, естественность его жизни, страсть и веселье его речи. Будучи не только ученым, но и поэтом, он отмечал на сайте метеорологические особенности, геологические образования, образцы минералов, разновидности животных и растений; ему нравились даже ящерицы, шныряющие по скалам.

Он так стремился попасть в Рим, что торопливо проехал через Венецию, Ломбардию и Тоскану. Но в Виченце он остановился достаточно долго, чтобы ощутить классическую простоту и мощь архитектуры Палладио. Он решительно подтвердил свою антипатию к готике: "От всякого пристрастия к этим... табачным трубкам, нашим маленьким башням со шпилями и лиственными завершениями... я теперь, слава Богу, освобожден навсегда! ...Палладио открыл мне дорогу к любому... искусству".61 По этой дороге он вернулся к Витрувию, которого изучал по изданию Галиани, нашего остроумного друга из Неаполя и Парижа. Классический стиль теперь стал его страстью, окрашивая его работы и мысли, переделывая некоторые прошлые произведения, такие как "Ифигения" и "Тассо", в