вышло. Опера «Борис Годунов» стала едва ли не самой лёгкой и радостной работой Тарковского в смысле атмосферы в ходе постановки. С Аббадо они ладили прекрасно. Возможно, имело значение и то, что в детстве, учась в музыкальной школе по классу рояля, Андрей мечтал стать именно дирижёром. Даже вспомогательный персонал радовал. Огорчал только Двигубский, которому, помимо многого другого, режиссёр вменял в вину, что тот не учёл особенностей сцены.

Действительно, имевший опыт театральной работы художник мог предугадать «паразитный свет» и принять во внимание зауженность поля зрения публики. Однако выгнал его Тарковский не за это. Причиной стало то, что Николай позволил себе сказать Джону Тули, будто он не согласен с видением Андрея. Режиссёр был разъярён до такой степени, что потребовал, чтобы Двигубский не выходил на поклон после спектакля. Разумеется, он всё-таки выходил, но более они вместе никогда не работали. Если заглянуть в дневник, то в очень похожих выражениях Тарковский писал о Рерберге и других людях, с которыми рвал навсегда. Тем не менее когда уже после смерти режиссёра, в 1990 году его версию «Бориса Годунова» будут переносить в Мариинский театр, Николай примет в этом участие на правах соавтора спектакля, ведь роль художника-постановщика трудно переоценить. Будут приглашены и многие артисты из лондонского состава, подбор которых, в кои-то веки, Тарковский считал удачным. Так исполнителем главной роли в ленинградской постановке останется Роберт Ллойд (см. фото 140).

Сам ход работы в Ковент-Гардене оказался чрезвычайно стремительным и необычным для всех участников[838]. Не успел режиссёр в достаточной степени скорректировать и «поиграть» с макетом декораций, подготовленным Двигубским, как соответствующие службы театра отстроили всё в натуральную величину. Они привыкли работать быстро, но совершенно не ожидали, что тогда Тарковский начнёт варьировать и менять конструкции прямо на сцене. Возможно, ни от кого другого сотрудники Ковент-Гардена не потерпели бы подобного поведения, но в случае Андрея всё было исполнено.

Финал спектакля казался режиссёру неудачным, особенно его беспокоило освещение. Именно поэтому, в виде исключения, администрация театра разрешила провести репетицию в день премьеры 31 октября. Буквально за несколько часов до того, как публику начали пускать в зал, было найдено удивительное решение с ангелом, поднимающим крылья перед затемнением в конце. В действительности, представить спектакль без этого момента теперь невозможно — это был бы не Тарковский. Найдя его и воплотив задуманную световую картину, режиссёр стал полностью удовлетворён. По воспоминаниям работавшего с Андреем художника по свету Роберта Брайана, то, что было сделано тогда — едва ли не уникальный случай в истории оперы, поскольку на сцене пришлось организовывать освещение по законам кино.

Премьера имела оглушительный успех[839] как у публики, так и в прессе. Более того, к восхвалению спектакля подключились даже итальянские газеты, популяризировавшие новейшую работу «своего» режиссёра. Триумф отмечали на шикарном ужине у Аббадо. Двигубского, кстати, Тарковский на этот праздник не допустил. Главный герой настоящей книги даже не успел уехать из Лондона, а «Бориса Годунова» уже выдвинули на британские национальные премии. Среди первых зрителей был и Тоскан дю Плантье, заявивший, что «Gaumont» готов сделать киноверсию — эта идея была страстно поддержана Аббадо. На самом деле фильм-опера интересовал его даже больше сценической постановки, дирижёр был восхищён «Волшебной флейтой» (1975) Бергмана и хотел сделать что-то подобное.

А вот как сам Клаудио вспоминает[840] работу с Тарковским: «Я любил не только репетиции, но и время между репетициями, может быть, не меньше. Мы ходили с ним на Covent Garden Square, сидели в ресторанчике, смотрели, как люди едят, танцуют: вместе с Андреем все это было увлекательно… У нас с ним были разные планы… Например, поставить „Пиковую даму“: это была его мечта. Или „Война и мир“ Прокофьева — об этом мы тоже говорили. И Моцарт… Для меня он ещё и потому большой режиссёр, что у него было огромное уважение к музыке. Предлагая что-то, он всегда спрашивал, годится ли это для музыки… Ему иногда удавалось каким-то личным воздействием сделать певца большим артистом, а это, поверьте, очень редкое явление на оперной сцене».

На встрече после премьеры оперы дю Плантье сказал также, что «Gaumont» с радостью примет участие в любом проекте Тарковского. Потрясающее и редкое предложение! Впоследствии, оно получит развитие.

В Лондоне произошло ещё несколько событий, о которых следует поговорить отдельно. Например, Тарковский дал интервью[841] швейцарской журналистке словацкого происхождения Ирене Брежне, примечательное по многим причинам. Брежна — человек, с одной стороны, далёкий от кино, но с другой — восхищённый «Солярисом» и «Сталкером», а потому несколько одержимый идеей пообщаться с режиссёром. В результате, она задала Андрею довольно нетипичные вопросы. Беседа пошла неожиданным и, в хорошем смысле, «странным» путём. Несколько раз Тарковский шутил и мило ёрничал, что трудно вообразить в ходе встреч с другими журналистами. Порой вообще теряется понимание, кто у кого берёт интервью, поскольку Ирена начинает отвечать на то, о чём спрашивает режиссёр. Иногда же создаётся впечатление, будто собеседники друг друга не слышат, потому что следующая реплика не связана с предыдущей. Так или иначе, Тарковский предстаёт в этом разговоре не «мраморным» или «золотым» изваянием, стоящим на пьедестале в Храме Искусства, а живым и усталым, но не теряющим надежды человеком. Возможно, именно потому беседа получила широкую известность и была переведена на многие языки[842].

Значение ей прибавляет и то, как сама Брежна описывает[843] непростые обстоятельства их встречи: «Было нелегко выйти на Тарковского… и я пыталась сделать это окольными путями, через его ассистентов… Я вела длительные телефонные переговоры, и, наконец, выяснилось одно условие: Тарковский хотел денег. Он не хотел давать интервью бесплатно. Он потребовал около восьмисот швейцарских франков[844], а у меня такой суммы не было, и я попала в трудное положение, но, наконец, мне помог один друг. И я полетела в Лондон и с некоторым опозданием подошла к одному из этаких стандартных домов в пригороде…»

Андрей и Лариса жили тогда у упоминавшейся Ирины Браун, работавшей на постановке «Бориса Годунова» переводчицей и вторым ассистентом режиссёра. Их новая встреча с главным героем настоящей книги произошла по чистой случайности — руководство театра, узнав, что имеется русская сотрудница, попросило её сопровождать знаменитого мастера и помогать ему.

Тарковских, конечно, разместили в гостинице, но, приехав к ним, чтобы, наконец, познакомиться, Ирина сама предложила перебраться в их с мужем дом, находившийся в южном Лондоне по адресу Wakehurst Road, 4. Андрей и Лариса показались ей растерянными — им нужно