Они даже не вступали в разговоры – князь отдал приказ стрелять сразу же, как только челны подошли к «шильникам» ближе…

Рявкнув, ручница разнесла в щепки корму головной ладьи, следом полетели меткие стрелы…

Услыхав выстрелы, вздрогнул пробиравшийся росшей на склоне холма березовой рощицей белокурый тать Тимофей. Вздрогнул, сплюнул досадливо, обернулся:

– Кажется, мы немного задержались с поисками, Епифан. Я бы даже сказал – опоздали.

– Думаешь, господине, погоня? – краснорожий схватился за саблю. – Да мы их… враз!

– Разбойные морды против отборной гвардии императора Русии? – сверкнув глазами, презрительно ухмыльнулся главарь. – Не смеши мою епанчу! К тому же мы не знаем, сколько их.

– Но… наши люди ведут бой!

– Пусть ведут. Это хорошо! Мы же с тобой, Епифане, возвращаемся в Новгород. Не вышло с княгинею – не беда, и, может быть, вовсе не худо – по крайней мере, император не будет нам мстить лично. Да и вообще – успокоиться. А нам то на руку! Так что, в Новгород, мой забубенный друг Епифане! В Новгород! Идем.

Разбойники скрылись в роще и через некоторое время уже вышли на широкий Московский тракт, где вскоре прибились к вологодским купцам, неспешно продвигающимся длинным обозом к новгородскому торгу.

Князь Егор выскочил на берег первым. В сверкающей на солнце кольчуге, с непокрытою головой, с обнаженной саблей в правой руке и острым кинжалом – в левой. Из зарослей навстречу сразу ринулись двое, одного князь успокоил саблей, а вот с другим – высоким и тощим ратником в длинной, чуть ниже колен, байдане, сплетенной из круглых расплющенных колец, пришлось повозиться. Тощий-то оказался умелым воином, ловко отразив первый удар, отпрыгнул в сторону, выставляя вперед тяжелую татарскую саблю. Вожников снова атаковал, клинки скрестились, послышался лязг – то ли железа, то ли крепко, с нешуточной ненавистью сжатых зубов. Вот вражина отпрыгнул, и тут же, изогнувшись, ударил, целя сопернику в шею. Князь чуть отпрянул, подставил под острие вражеского клинка зерцало, тем временем перевернув в левой руке кинжал – чтоб было удобней метать… И вот выбрал момент, отвлек внимание тощего выпадом… метнул…

Тяжелое лезвие угодило в правый глаз супостата, и что там дальше было Вожников не видел, не ждал – отпихнув падающее тело ногой, побежал вперед к рощице, соображая, что не зря же «шпыни» высадились на берег именно здесь, значит, что-то такое увидели, что-то их подтолкнуло…

В рощице завязалась сеча. Слава богу, не так уж и много оказалось врагов, но тем не менее… Вокруг слышались ругательства и предсмертные крики, скрежет и звон клинков, стоны и хрипы, вся музыка скоротечного рукопашного боя. Перестали свистеть стрелы, и ручницы прекратили палить – сложно было целиться в роще, да и вообще – потеряв человек семь, враги как-то быстро отошли, растворились в лесах… особенно их и не искали – не было в достатке людей… Да пес с ними, с супостатами, пущай уходят, лишь бы…

– Его-ор! – едва затихший шум битвы вдруг сменил пронзительный крик. – Его-ор! Князь мой… любый…

Вожников, закусив губу, швырнул в траву окровавленную саблю, заключил в объятия подбежавшую жену, поцеловал крепко, глядя в васильково-синие глаза, гладя золотистые волосы, словно напоенные ласковым летним солнцем:

– Милая моя, люба… Ну, как ты тут без меня? А дети? Чады-то наши где?

– В овражке укрыты, – всхлипнув от радости, Елена махнула рукой. – Ждут. Идем же…

Непонятно было, кто кого брал, кто на кого нападал первым – муж на жену или жена на мужа. Верно, оба старались, оба неистовствовали, только нынче полем боя была постель – широкое княжеское ложе в опочивальне, в бывших купеческих хоромах богатых купцов Амосовых, что давно уже перебрались в Холмогоры по каким-то своим делам. Амосовские-то палаты первым подворьем княжеской четы и были, туда и перебрались знатные погорельцы со чадами своими и домочадцами, в ожидании, покуда на Прусской улице не отстроят усадебку.

– Ах, милый… – голая Елена, встав над грудью лежащего на спине супруга, хищно сверкнула глазищами. – Знаешь, хочется тебя укусить почему-то!

– Кусай! – погладив жену по бедрам, Егор рассмеялся. – Хоть всю руку скушай!

– А и скушаю! А чего ж?

Княгнюшка, в который раз уже за ночь, набросилась на мужа, словно прыгнувшая на добычу рысь, притянула к себе, прижалась всем своим молодым женским телом, истосковавшимся по мужской ласке. Горячие бедра красавицы пришпорили Егора, словно застоявшегося без дела коня, коим княгиня распоряжалась столь умело и властно… Впрочем, и сам великий князь бревном не лежал – действовал, словно охотник, словно настороженный капкан, в который вдруг угодила добыча. Оп! И уже Еленка оказалась под ним, вытянулась, закатывая глаза, застонала, и волосы разметались сусальным золотом, а руки – казавшиеся такими нежными, тонкими, руки – прижали Вожникова со страшной непостижимой силой, которую, верно, уж никак нельзя было бы ожидать от сей синеглазой красы с тонким станом и грациозными повадками лани. А вот, поди ж ты! Любовная игра нынче больше напоминала схватку, а ласки – захваты и приемы какой-то борьбы, где каждый хотел добиться победы любой ценой.

Вот Егор чуть прикусил зубами набухшую от любовного сока грудь, чувствуя, как напряглась, как застонала супруга, как изогнулось, забилось под сильными ладонями разгоряченное нешуточной страстью женское тело, казавшееся таким податливым… ан нет! Наслаждаясь, княгиня умело брала свое!

Оба стонали, закатывали глаза, наслаждаясь друг другом, предаваясь бурной и жаркой страсти… лишь к утру сменившейся нежными ласками, ничуть не менее возбуждающими… ничуть…

– Милая моя, милая…

Князь поцеловал жену в шею, провел ладонью по спине, чувствуя под шелковистою кожей твердые косточки позвоночника, ребра…

– Ты – моя добыча!

– Нет. Это ты – моя.

Еленка повернулась, уперлась твердыми розовато-коричневыми сосками в широкую грудь Егора, и – на этот раз осторожно-нежно – накрыла губы мужа своими… чувствуя жаркие ладони спиной, бедрами, лоном… прижалась, выгнулась, прикрыла пушистыми ресницами васильковые очи… застонала…

Утром оба забылись во сне, не чувствуя ни веселого тепла заглянувшего в окно солнца, ни духоты, ни дыма чадящей догорающей свечки…

Слуги, все понимая, остерегались будить, ходили на цыпочках, и лишь ближе к обеду в дверь опочивальни несмело постучал сбежавший от татей Феофан-стольник:

– Симеон-владыко к вам, государе.

Вожников приподнял голову:

– Симе-о-он…

Очень хотелось послать визитера к ляду… однако нельзя – все ж архиепископ, да и друг… правда, дружился клирик больше с Еленкой…

Пряча усмешку, князь тихонько зажал спящей супружнице ноздри…

– Тьфу ты! – фыркнув, тут же проснулась та. – Ну, что пристал-то? Поспать-то дай, а?

– Хватит дрыхнуть, Леночка! – князь громко расхохотался. – Дружбан твой припожаловал –