полномасштабную атаку. Тогда передо мной встал выбор: вновь посылать своих солдат в бой, убивая их о безусловное численное преимущество противника, или проявить смекалку. Мои предшественники шли по первому пути, и подпусти Рувелию к границам Нового Тайлара. Я же решил идти по второму. Недалеко от Афора есть роща. Во времена Джусурского царства она, вроде даже почиталась как священное место, но для меня она обрела совсем иной смысл. Пока солнце не встало, я перевел в неё почти все свои войска, оставив в лагере лишь часть второй линии и слитые воедино джасурские тагмы. Они не дурно проявили себя во время боя, и всё же – раньше они уже отступили. Они сдали провинцию почти целиком, а потому должны были искупить своё позорное бегство. На рассвете все они выстроились возле лагеря, а напротив уже строились войска изменников. Рувелиты ударили всеми силами. И в этот раз их центр сразу был укомплектован тяжелыми пехотинцами, а рабская орда нападала с флангов. Они атаковали лагерь, стараясь его окружить и взять в кольцо. И у них это почти получилось. Более того, пока на переднем крае кипел бой, многие изменники смогли прорвать хилую оборону лагеря и ворваться внутрь, а следом за ними, туда же направились всё новые и новые отряды рувелитов. Но вместо моих раненых бойцов, обозов, или не введенных в бой подкреплений, они не нашли ничего. Только пустые палатки и большие кучи хвороста повсюду. И вот тогда в них полетели камни. Понимаете фалаг, мои воины не просто так отступили в рощу – там они построили метательные машины. И стоило врагам достичь лагеря, как он обратился для них в ловушку. Весь левый фланг рувелитов оказался в моей западне, ведь под палатками скрывались ямы со смолой, а хвороста мы натаскали тоже изрядно и очень быстро лагерь заполыхал. Мы били камнями, подожжёнными стрелами, горшками со смолой. И года войска Рувелии, половина которых горела живьем, пришли в смятение, в дело вступили мои остальные тагмы. Они атаковали правый фланг мятежников и окружили его, разбивая и разделяя их квадраты. Всё поле боя превратилось в кровавый и огненный кошмар и в нем наши воины проявили себя с лучшей из сторон, задавив своим натиском мятежников. Бой шёл долго, до самого вечера, а потом и ночью, но к утру пятого дня победа была за нами. Великая победа. И как главный её трофей – тело самого Мицана Рувелии.

– Его же посадили на кол на площади Белого мрамора….

– Все так думают. Но истина в том, что Мицан Рувелия пал в битве под Афором. Моя собственная стража смогла его заколоть, ведь он самолично командовал центром и дрался как демон. Я сам это видел. Но старейшины посчитали, что смерть в бою будет слишком уж благородной для главного из предателей. А потому мы нашли очень похожего на него человека, и, одев его в доспехи Рувелии, предали мучениям и позорной смерти. Предварительно отрезав ему язык, разумеется. Но такова была цена победы и мира. И я не жалею что её уплатил. Ведь этим обманом, мне удалось победить безумие пожиравшее страну. Хотя и не сразу. Лишившись своего вожака единый мятеж распался. И мне ещё два года пришлось выкорчевывать его с восточных земель. Но это было тогда. А сейчас все мои старания вновь пошли прахом.

– Что вы имеете ввиду?

– Лико Тайвиша. Верховного стратига, а теперь уже даже и не знаю кого.

– Разве Лико Тайвиш безумен?

Убар Эрвиш поморщил лоб, и потер запястья. Было видно, что он размышляет над ответом и видно не первый раз. Кажется, этот вопрос терзал его всё это время и ответ, который он смог найти, дался ему совсем не просто.

– Нет. Пока ещё нет,– проговорил полководец после долгого молчания.– Но он ввел войска в Синклит, поправ все людские и божественные законы и обычаи. Именно с этого и начинается всякое безумие. Уж доверьтесь моему житейскому опыту, фалаг. Так что вот мой вам совет, если вас, конечно, не прельщает перспектива умерщвления соотечественников: езжайте в глухую провинцию, возделывайте там ячмень, пшеницу или пасите коров, растите детей и держитесь подальше от крупных городов и в первую очередь от Кадифа.

– Почему?

– Потому что скоро тут опять будет литься кровь. Я сам не внял этой простой мудрости, покинув родные виноградники, и вот посмотрите, куда привела меня гордыня. Когда Рувелия был повержен, а посеянные им семена безумия выкорчеваны, я дал клятву богам, что проведу отмеренную мне жизнь в тишине и покое. Что не стану домогаться власти или славы, и два десятка лет, что я следовал этому обету, я был счастлив. Ну а потом… великие горести, потом меня убедили, что Тайлар вновь в опасности и я решил, что данным богам словом можно и пренебречь ради долга гражданина.

Айдек пристально взглянул на бывшего полководца. Убар Эрвиш не выглядел уставшим, напуганным, или сломленным. Всё в его позе, в его взгляде и его словах, говорило о примирении с судьбой и безразличии к будущему. А ведь он точно знал, какое именно оно будет. Не мог не знать. И это удивляло Айдека. Такое спокойствие в вопросе смерти он порою видел у своих единоверцев, ибо каждый из них знал, что в Час очищения Всевышний воскресит праведных и дарует достойным и стойким в вере бессмертие. Но камнемольцы обычно боялись смерти. Она пугала их, ведь даже по их собственным верованиям, в Краю утешения их ждало лишь медленное увядание. Все чувства, все страсти и радости, которыми жили язычники, притуплялись и исчезали во владениях Маруфа, пока призрак не превращался в дымку, а потом не исчезал окончательно. И потому цепляться за жизнь было для них естественно. Но Убара Эрвиша, казалось, совсем не страшило грядущее.

– Скажите, вы боитесь смерти? – неожиданно для себя спросил его Айдек.

– Сложно бояться того, что окружает тебя годами,– тяжело вздохнул бывший полководец.– Я хорошо знаю смерть и её многочисленные виды. И знаю, что смерть неизбежна для всякого рожденного. В этом его конечная цель, если угодно. Глупо бояться заката, ночной тьмы, отлива моря, или наступления зимы. Всё это естественно и согласно циклам природы. И то, что было рождено и жило, обречено усопнуть и вернуться в породившую его природу. Так что я не буду противиться смерти. Особенно ценой потери достоинства или гордости. Пусть боги и лишили меня права выбирать между жизнью и смертью, но они оставили мне выбор как принять смерть. Я прожил