точно, — зафиксировал Шульгин. — Только акцент был немного чужой — гвардейский»[2337].

«— Ранее вашего приезда после разговора по прямому проводу генерал-адъютанта Рузского с председателем Государственной думы я думал в течение утра, и во имя блага, спокойствия и спасения Родины я был готов на отречение от престола в пользу своего сына. Но теперь, еще раз обдумав свое положение, я пришел к заключению, что ввиду его болезненности, мне следует отречься и за себя, и за него, так как разлучиться с ним не могу»[2338].

Депутаты были шокированы, они никак не ожидали подобного разворота событий. «К этому мы не были готовы, — свидетельствовал Шульгин. — Кажется, А.И. пробовал представить некоторые возражения… Кажется, я просил четверть часа — посоветоваться с Гучковым… Но это почему-то не вышло… И мы согласились, если можно назвать согласием, тут же… Но за это время столько мыслей пронеслось, обгоняя одна другую»[2339]. Гучков тоже подтвердил: «Я лично ту комбинацию, на которой я по поручению некоторых членов Думского комитета настаивал, находил более удачной, потому что, как я уже говорил, эта комбинация малолетнего государя с регентом представляла для дальнейшего развития нашей политической жизни большие гарантии»[2340]. Гучков действительно пытался возражать:

«— Мы учли, что облик маленького Алексея Николаевича был бы смягчающим обстоятельством при передаче власти.

— Его величество беспокоится, что если престол будет передан наследнику, то его величество будет с ним разлучен, — пояснил Рузский.

— Я не могу дать на это категорического ответа, так как мы ехали сюда, чтобы предложить то, что мы передали, — недоумевал Шульгин. Но Николай был непреклонен. Он только добавил:

— Давая свое согласие на отречение, я должен быть уверенным, что вы подумали о том впечатлении, какое оно произведет на всю остальную Россию. Не отзовется ли это некоторою опасностью?»

— Нет, ваше величество, опасность не здесь, — поспешил ответить Гучков. — Мы опасаемся, что если объявят республику, тогда возникнет междоусобие.

— Позвольте мне дать некоторое пояснение, в каком положении приходится работать Государственной думе, — вступил Шульгин. — 26-го вошла толпа в Думу и вместе с вооруженными солдатами заняла правую сторону, левая сторона занята публикой, а мы сохраняли всего две комнаты, где ютится так называемый комитет. Сюда тащат всех арестованных, и еще счастье для них, что их сюда тащат, так как это избавляет их от самосуда толпы: некоторых арестованных мы тотчас же освобождаем. Мы сохраняем символ управления страной, и только благодаря этому еще некоторый порядок мог сохраниться, не прерывалось движение железных дорог. Вот при каких условиях мы работаем; в Думе ад, это сумасшедший дом. Нам придется вступить в решительный бой с левыми элементами, а для этого нужна какая-нибудь почва. Относительно вашего проекта, разрешите нам подумать хотя бы четверть часа. Этот проект имеет то преимущество, что не будет мысли о разлучении, и, с другой стороны, если Ваш брат, великий князь Михаил Александрович, как полноправный монарх, присягнет конституции одновременно с вступлением на престол, то это будет обстоятельством, содействующим успокоению.

— У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена, — подхватил Гучков. — Нужен на народное воображение такой удар хлыстом, который сразу переменил бы все. Я нахожу, что тот акт, на который вы решились, должен сопровождаться и назначением председателя совета министров князя Львова.

Николай вновь пытается обратить внимание на опасности, сопряженные с отречением.

— Я хотел бы иметь гарантию, что вследствие моего ухода и по поводу его не было бы пролито еще лишней крови.

— Может быть, со стороны тех элементов, которые будут вести борьбу против нового строя, и будут попытки, но их не следует опасаться, — успокоил Шульгин. — Я знаю, например, хорошо город Киев, который был всегда монархическим; теперь там полная перемена.

— А вы не думаете, что в казачьих областях могут возникнуть беспорядки?

— Нет, Ваше Величество, казаки все на стороне нового строя, — уверил Гучков. — Ваше Величество, у вас заговорило человеческое чувство отца, и политике тут не место, так что мы ничего против Вашего предложения возразить не можем.

— Важно только, чтобы в акте Вашего Величества было указано, что преемник Ваш обязан дать присягу конституции, — подхватил Шульгин.

Николай спросил:

— Хотите еще подумать?

— Нет, я думаю, что мы можем сразу принять Ваши предложения, — поспешил ответить Гучков, опасаясь, как бы царь не переменил своего мнения. — А когда бы Вы могли совершить самый акт? Вот проект, который мог бы вам пригодиться, если б Вы пожелали из него что-нибудь взять[2341].

Тут Гучков вынул проект, который в муках в начале того же дня попытался сочинить Шульгин. Император взглянул на проект, который даже его автор находил жалким, ответил, что у него есть другой текст, просто нуждающийся в уточнении: отрекаться он намерен в пользу брата, а не сына. Текст, как окажется, был тот, которые подготовили Алексеев, Лукомский и Базили. Николай встал и направился в свой вагон, в дверях столкнувшись с находившимся там во все время разговора Воейковым.

«— А Гучков был совершенно приличен в манере себя держать; я готовился видеть с его стороны совсем другое, — сказал царь дворцовому коменданту. — А вы заметили поведение Рузского?

Выражение лица Государя лучше слов показало мне, какое на него впечатление произвел его генерал-адъютант. Государь позвал генерала Нарышкина и повелел ему переписать уже написанное им отречение с поправкой о передаче престола брату Его Величества — великому князю Михаилу Александровичу»[2342]. Нарышкин сел за печатную машинку и застучал по клавишам.

После того как Николай ушел, генерал Данилов обратил внимание: «Гучков и Шульгин отошли в угол вагона и стали о чем-то вполголоса совещаться. Выждав несколько, я подошел к Гучкову, которого знал довольно близко по предшествовавшей совместной работе в комиссии обороны Государственной думы…

— Скажите, Александр Иванович, — спросил я, — насколько решение императора Николая II отречься от престола не только за себя, но и за сына является согласованным с нашими основными законами? Не вызовет ли такое решение в будущем тяжелых последствий?

— Не думаю, — ответил мой собеседник, — но если вопрос этот вас интересует более глубоко, обратитесь с ним к Шульгину…

— Видите ли, — сказал Шульгин, выслушав меня, — несомненно, здесь есть юридическая неправильность. Но с точки зрения практической, которая сейчас должна превалировать, я должен высказаться в пользу принятого решения. При воцарении цесаревича Алексея будет весьма трудно изолировать его от влияния отца и, главное, матери, которая столь ненавидима в России»[2343]. Гучкову, который стоял в миллиметре от успеха своего заговора против Николая, в