– Это не повредило ему на выборах?

– Могло бы повредить, не окажись его конкурент атеистом, так что вышло одно на одно.

– Политика – страшно глупое занятие.

– А всё-таки интересное.

– Раз Дорнфорд сумел шаг за шагом пробиться в адвокатуру, значит, он человек с головой.

– И с какой ещё! Уверяю вас, он любую трудность встретит так же спокойно, как держится сегодня. Ужасно люблю его.

– Вот как!

– Тони, у меня и в мыслях не было вас дразнить.

– Мы с вами всё равно что на пароходе: сидим бок о бок, а ближе всё равно не становимся. Пойдёмте курить.

– Публика возвращается. Приготовьтесь объяснить мне, в чём мораль второго акта. В первом я не усмотрела никакой.

– Подождите!

– Как это жутко! – глубоко вздохнула Динни. – Я ещё не забыла гибель "Титаника". Ужасно, что мир устроен так расточительно!

– Вы правы.

– Расточается все: и людские жизни, и любовь.

– Вы против такой расточительности?

– Да.

– А вам не очень неприятно об этом говорить?

– Нет.

– Не думаю, что ваша сестра расточит себя напрасно. Она слишком любит жизнь.

– Да, но она взята в клещи.

– Она из них выскользнет.

– Мне нестерпимо думать, что её жизнь может пойти прахом. Нет ли в законе какой-нибудь лазейки, мистер Дорнфорд? Я хочу сказать – нельзя ли развестись без огласки?

– Если муж даст повод, её почти не будет.

– Не даст. Он человек мстительный.

– Понятно. Боюсь, что тогда остаётся одно – ждать. Такие конфликты со временем разрешаются сами по себе. Конечно, предполагается, что мы, католики, отрицаем развод. Но когда чувствуешь, что для него есть основания…

– Клер только двадцать четыре. Она не может всю жизнь оставаться одна.

– А вы намерены оставаться?

– Я – другое дело.

– Да, вы не похожи на сестру, но если и вы расточите свою жизнь, будет ещё хуже. Настолько же хуже, насколько обидней терять погожий день зимой, чем летом.

– Занавес поднимается…

– Странно! – призналась Клер. – Глядя на них, я всё время думала, что их любви хватило бы ненадолго. Они жгли её с двух концов, как свечку.

– Боже мой, будь мы с вами на этом пароходе…

– Вы очень молоды. Тони.

– Я старше вас на два года.

– И все равно моложе на десять.

– Клер, вы вправду не верите, что можно любить долго?

– Если вы имеете в виду страсть, – не верю. Вслед за ней, как правило, сразу же наступает конец. Конечно, для парочки с «Титаника» он наступил рановато. И какой – холодная бездна! Бр-р!

– Я подам пальто.

– Не скажу, чтобы я была в таком уж восторге от пьесы, Тони. Она выворачивает человека наизнанку, а я не испытываю ни малейшего желания выворачиваться.

– Мне тоже пьеса куда больше понравилась в первый раз.

– Весьма признательна!

– Она и задевает тебя и проходит мимо. Самое лучшее в ней то, что относится к войне.

– После этого спектакля мне что-то расхотелось жить.

– Он слишком сатиричен.

– Герои словно издеваются над собой. Удручающее зрелище, – слишком похоже на нас самих.

– Зря мы не пошли в кино. Там я хоть подержал бы вас за руку.

– Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а он хочет сделать из неё мадонну прошлого.

– Верно.

– Лицо у него в самом деле приятное. Интересно, понравилась ли ему та часть пьесы, которая посвящена войне? Внимание, занавес! Началось.

Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках горячую влагу.

– Никогда бы она так не сделала, – хрипло сказала она. – Не стала бы ни размахивать флагом, ни кричать ура. Никогда в жизни! С толпой, может быть, смешалась бы, но так – никогда.

– Конечно, нет. Это просто сценический эффект. Жаль, потому что в целом акт превосходный. Очень удался.

– А эти несчастные нарумяненные девчонки с их песенкой! Вы заметили чем они несчастней, тем больше нарумянены. А как солдаты насвистывают "Типпеоери"! Страшная, должно быть, вещь война!

– Человек на ней как бы пребывает в исступлении.

– И подолгу?

– В известном смысле – всегда. Вы находите это отвратительным?

– Не берусь судить о чужих переживаниях. Впрочем, брат тоже рассказывал мне кое-что похожее.

– То, что мы испытывали, не похоже на боевой пыл. Можете мне поверить – я ведь по характеру совсем не солдат. Но что там ни говори, война самое большое событие в жизни человека. Это давно уже стало прописной истиной.

– Вы и теперь в неё верите?

– До сих пор верил. Но… Я должен вам сказать, пока есть возможность. Я люблю вас, Динни. Мы ничего не знаем друг о друге, но это неважно. Я полюбил вас, как только встретил, и люблю всё сильнее. Я не жду ответа, я только прошу вас помнить об этом и…

Клер пожала плечами:

– Неужели люди на самом деле вели себя так в день перемирия? Тони, неужели они…

– Что?

– Действительно так себя вели?

– Не знаю.

– Где вы были тогда?

– В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.

– Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.

– Моя, наверно, тоже.

– Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.

– Чёрт бы их побрал!

– Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться…

– "Величие, достоинство, мир!" – повторила Динни, вставая. – Помоему, достоинство – это самое важное.

– Во всяком случае, самое труднодостижимое.

– Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо – все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль.

– А то, что я вам сказал?

– Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие.

– Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.

– А где же наши?