— Это книга датского хроникера тринадцатого века, написана она на латинском языке. Другая, под названием «Histories tragiques» — 1575 года, ее издал на французском языке Франсуа де Бельфор. Обе касаются легенды о датском принце, перевод которой на японский я как раз закончил. Я пользовался трагедиями из двух других книг, которые вы здесь видите. Одну издал Томас Кидд, и по ней в Англии в 1587 году поставили трагедию. Другую написал его земляк в 1601 году и назвал ее «The Tragical History of Hamlet, Prince of Denmark». Общее у всех этих книг то, что они посвящены судьбе Гамлета. Я предлагаю вам прочитать эту легенду. Заодно скажете, понравился или нет мой перевод.

Сунг удивился этому странному мореплавателю, знающему столько языков. Кроме всего прочего, он еще и переводит ученые тексты! Для кого? И зачем? И почему именно Сунгу он рассказал о своем занятии?

Мастер прочитал рукопись на одном дыхании. Не все в поведении молодого принца Сунг понял, вероятно, оттого, что Гамлет принадлежал миру, который он не знал. Несчастливый конец Гамлета глубоко тронул Сунга. Еще большее впечатление на него произвел хитрый способ, которым Гамлет сообщил горькую правду о своей семье.

Капитан не скрывал удовольствия, когда Сунг похвалил перевод.

— Вы — первый человек, которому я его показал. Я боялся, что вам это покажется чуждым. Однако ваши слова убеждают меня в том, что пьесу нужно показать в этих землях.

— Без сомнения. У меня есть предложение: если позволите, я бы до конца путешествия переписал ваш перевод и сохранил бы экземпляр в надежном месте.

Капитан согласился. Сунг тотчас взялся за работу и еще до конца плавания переписывание было закончено. При расставании европеец передал Сунгу небольшую коробочку.

— Признаюсь, вы были моим самым дорогим спутником. Мне бы хотелось еще встретиться с вами. Я уверен, — нам есть о чем поговорить. Позвольте подарить вам эту книгу. Это экземпляр трагедии о Гамлете англичанина Томаса Кидда. Думаю, что у вас он будет в большей сохранности.

Сунг принял подарок с благодарностью.

* * *

Церемония должна была показать, насколько важен для хозяев визит императорского посланника — открывающий закрытые столько лет двери между двумя странами. Сунга встречал представитель сёгуна.

После оказания всех почестей Сунга и Сун Цу усадили на покрывало, где их угостили чаем из японской вишни. Представитель был молчалив и, как показалось Сунгу, несколько подозрителен. Он говорил заученными фразами.

После тя-но-ю последовало вручение подарка гостю. Это был прекрасный лук из желтого бамбука. На колчане золотыми нитями было вышито имя сделавшего его Хамбэи Хадзу, потомка известной династии мастеров. Глубокий и долгий поклон Сунга слегка растопил холодность представителя. Как военному, ему было приятно видеть перед собой человека, разбирающегося в оружии и способного оценить достоинства подарка.

Груз с корабля был уже готов к перевозке в крепость государя. Сунга усадили в роскошный паланкин и понесли. Пока процессия приближалась ко дворцу, Сунг позволил себе расслабиться и насладиться картинами, которые наблюдал по дороге. Он вспоминал все хорошее, что пережил здесь в течение стольких лет.

Эту страну он любил детской любовью, которая навсегда остается самой сильной и не уничтожается ничем. У входа во дворец Сунг вышел из носилок. Единственное, чего он боялся, — так это то, чтобы слишком уверенным шагом не открыть, что знаком с каждым камнем, коридором и дверью, находившимися в этом здании.

Бондзон принял его без придворных.

— Дорогой Сунг Шан, я счастлив, что в твоем лице могу видеть императора Китая, поскольку гонцы оповестили, что тебя именно так следует воспринимать. Торжественная встреча состоится вечером. Мне просто не терпелось познакомиться со столь знаменитым ученым. Не удивляйся, мне известно о тебе не только от твоего государя. Давно, еще до твоего приезда сюда, мы знали о чудесах, которые ты сотворил в Китае. Я не вижу более искреннего и мудрого способа установления дружбы между нашими народами, чем то, что свои знания ты подаришь и нам. Я слышал, эта земля тебе не чужая. Что может быть приятнее для властителя?

— Спасибо, господин, за доброе приветствие. Мой образ мыслей шире, чем вражда двух армий. Я готов свои знания, и нынешние, и будущие, отдать в твое распоряжение и распоряжение твоего народа. Солдаты гибнут, а знание остается.

Сёгун попросил Сунга отдыхать до ужина и препоручил его заботам слуг.

На ужине присутствовала вся знать. Там же сёгун и посланник императора обменялись дарами. Наибольшее внимание привлекла к себе панда.

Все шло заведенным для таких случаев порядком, пока не появился Мено. Сунг знал, — Мено был когда-то слугой семьи Осон, и о нем говорили как об откровенном предателе. Сам Мено не понимал, почему ему так неуютно смотреть на гостя. Что-то в посланнике было слишком знакомо, словно он уже где-то видел этого человека.

Наконец гости расступились, чтобы освободить место актерам театра Но. Под звуки бамбуковой флейты и барабана перед собравшимися разворачивалась история о девушке, отвергавшей юношу, который был искренне в нее влюблен и упорно за ней ухаживал. Причиной отказа девушки был не другой юноша, а ее высокомерие. Она хоть и знала, что юноша приходит издалека, требовала от него, чтобы он ухаживал за ней целых сто ночей, прежде чем она сообщит ему свое решение. Однако юноша на сотую ночь умер. Далее пьеса рассказывала о судьбе девушки, которая с разбитым сердцем, горюя о юноше, в конце концов сошла с ума от любви.

Больше всего Сунга удивило беспокойное выражение лица советника Мено, сидевшего недалеко от него. Волнение Мено становилось все более явным, в конце концов предатель с извинениями покинул зал. А Сунг продолжал размышлять над увиденным: история, разыгранная актерами, напомнила ему о сватовстве молодого Осона перед домом Кагуяхимэ, дочери Обуто Нисана! Безответная любовь послужила поводом для кровавого бунта даймё против молодого государя. Эта любовь свергла одного сёгуна, изменила жизнь многих и прежде всего самого Сунга! А Мено? Так вот почему он ушел! Пьеса должна стать для него ужасным воспоминанием. Сунг вспомнил только что прочитанную трагедию о датском принце.

Стараясь не выдать волнения, он спросил сёгуна, известен ли автор этой пьесы.

— Да! Если не ошибаюсь, это один из монахов дзен-монастыря Дабу-дзи по имени Цао.

Получить разрешение на паломничество было честью! Но это так же было и первым серьезным испытанием, поскольку в этом путешествии нужно было остаться одному во всех смыслах. Привычка к повседневной монастырской жизни прогоняла заботы о еде и сне, мысли о ненадежности одинокой жизни. Послушник учился не бояться никакого испытания, но отвыкал от мира, в котором нужно было без чьей бы то ни было помощи заботиться о пропитании и крыше над головой.

Рано утром в день отправления я собрал свои вещи, увязал их в футон и закинул за спину. Я вновь надел свои соломенные сандалии, в которых пришел в монастырь и которые служили мне во время сбора подаяния.