В бальном зале лежало несколько тел — я решил, что это женщины, но не стал останавливаться. Стулья были опрокинуты и разбросаны, пол усеян осколками стекла; среди растоптанных цветов сверкали жемчужины, бриллианты и рубины, словно прощальный ковер перед колесницей какого-то древнего поверженного героя. Я пробежал через разрушенную прихожую и оказался на улице. Больной желтушный свет натриевых ламп порождал тревожные тени. Ни разу не оглянувшись, я ринулся вперед, страстно желая оказаться как можно дальше от замка Флюхштайн.

По правде говоря, я не знал, насколько далеко ушел — мои безобразные прыжки постепенно превратились в быструю, а потом спотыкающуюся ходьбу, лодыжка по-прежнему причиняла мне боль — только вскоре я оказался на окраине города, в лабиринте узких, извилистых улочек, по сторонам которых стояли темные старомодные дома, да случайные запертые магазины. Я по-прежнему был облачен в подержанный графский полосатый костюм и начинал дрожать от холода. Время от времени я задирал голову и читал названия улиц, но они, конечно же, ни о чем мне не говорили…

Рётенсбергштрассе…

Веберштрассе…

Танненбаумвег…

И, совсем не к месту:

Аллея Дороти Паркер.

Я порядком устал, а, кроме того, так как на обед мне дали один-единственный сэндвич, ощущал сильный голод. Графский костюм порвался на одном локте, его покрывала грязь. От меня воняло коровьей мочой. Кем бы я ни был, я определенно попал в переделку.

— Эй! Эй, вы, сюда!

Я посмотрел через улицу и увидел женщину средних лет, стоящую перед открытой дверью. Сзади лился золотистый свет, и я не мог толком разглядеть лицо, но в ее голосе, несмотря на небрежно-равнодушный тон, слышались теплые нотки. Я похромал к ней.

— Вы что, заблудились? Уже очень поздно, и вы опоздали на ужин.

— Похоже, это моя судьба, — пробормотал я.

— А где ваше приглашение?

— Приглашение?

— Ой, только не говорите мне… вы его забыли! Вы, мужчины, все такие! Вы бы даже забыли, где ваш петушок, если бы мы, женщины, время от времени не напоминали вам!

Эта неожиданная вульгарность слегка ошеломила меня.

— Ладно, неважно! Еще осталось много выпивки, а гости начинают танцевать.

Приблизившись, я, наконец, увидел, что женщина была весьма хороша собой, правда, в несколько преувеличенном виде. В ослепительном вечернем платье, она немного напоминала жену архиепископа. Ее волосы, зачесанные назад и убранные в затейливую высокую прическу, горели медно-красным огнем; их усыпали крошечные белые камешки, прикрепленные к тонкой золотой сетке.

— Глупый, мы же не собираемся торчать здесь всю ночь! Замерзнем насмерть!

Одолев несколько каменных ступеней, я добрался до двери и вошел в облако яркого света. До меня тотчас донеслись веселые нотки старомодного вальса и оживленное жужжание голосов.

— Заходите, заходите. Я прикажу слуге взять у вас пальто… о! У вас его нет! Полагаю, это последняя мода.

— Что именно?

— Бродить полуголым и выглядеть, точно голодающий эмигрант.

— Я действительно голодаю.

— Не надеюсь, что мне удастся понять вас, но что же делать! Давайте, ради Бога, проходите!

Огромная комната — не меньше «бальной аудитории» замка Флюхштайн — была полна элегантно одетых людей, большинство из которых блистали обильными драгоценностями; кто-то потягивал шампанское, другие собрались в маленькие группки. Струнный квартет, благоразумно окруженный горшками с папоротниками, играл тот вальс, что я услышал из прихожей. Несколько пар пытались танцевать, но постоянно сталкивались друг с другом. В толпе сновали официанты с подносами, уставленными бокалами с шампанским и крошечными холодными закусками. Когда мимо меня проскользнул молодой слуга с надменным взглядом, я попробовал схватить одну.

— На вашем месте, я бы этого не делал, сэр.

— Но я голоден!

— Вам не понравился ужин? Мне казалось, жареный гвинейский петух удался на славу. Не говоря уже о глазированном диком лососе и…

— Я пропустил ужин. Я только что пришел.

— Ах, вот как. Но я все равно не трогал бы его, сэр.

— Почему?

Он заговорщически подался вперед и прижался пухлыми влажными губами к моему уху. На секунду я подумал, что сейчас он меня поцелует. Затем официант прошептал:

— Боюсь, что мадам Петровска уже подержала его во рту, не говоря уже о других вещах. Потом она заметила чесночный соус, который ей, конечно же, ввиду состояния здоровья строго запрещен. Поэтому она вытащила его и положила назад. Приглядитесь, сэр, здесь есть слабые отметки ее зубных протезов.

— А как насчет остальных? Ведь…

— Боюсь, она перепробовала все до единого. Они все с чесночным соусом. Говорят, это не заразно, но я бы не стал рисковать.

— Просто я очень голоден…

— Послушайте, я могу спуститься на кухню… за вознаграждение, естественно, вы же понимаете, сэр! И найти для вас что-нибудь. По-моему, осталось немало горячего, свежего хлеба.

— Нет! — воскликнул я несколько громче, чем намеревался; пара гостей с любопытством обернулись в мою сторону. — Только не хлеб, пожалуйста!

Официант отпрянул и весьма нагло расправил плечи.

— Что ж, сэр, — сказал он, — думаю, вы обойдетесь бокалом шампанского.

Я расслышал, как, отойдя, он шепнул кому-то:

— Наш хлеб для него недостаточно хорош! Надутое ничтожество!

В моем желудке по-прежнему было пусто, и шампанское почти мгновенно ударило мне в голову. В целях разведки я обошел комнату, стараясь выглядеть как можно естественней и непринужденней, но в грязном, разорванном полосатом костюме, в таком месте, среди таких людей, я чувствовал себя просто ужасно. Не раз я ощущал устремленные на меня осуждающие взгляды суженных глаз. До меня доносились перешептывания, я видел подталкивания, замечал сделанные украдкой оценивающие жесты. Куда, черт побери, я вообще попал?

— Наслаждаетесь собственным обществом?

Я повернулся. К моему полному изумлению, слова принадлежали — но разве такое возможно? — Адельме!

— Вы! — с трудом выдохнул я. — Как… я хочу сказать… как, ради всего святого, вы здесь оказались?

Она улыбнулась, и у меня задрожали ноги.

— Так же, как и вы!

— Но я не понимаю…

Тут ее рука скользнула в мою, и она медленно повела меня через комнату. Адельма выглядела просто ослепительно — персиковое платье из эластичной ткани, усыпанное блестками, облегало — целовало! — контуры ее совершенного тела. Я видел маленькие выступы сосков, ложбинку пупка, округлую линию… ах! С тем же успехом она могла и не одеваться. Ее бледное горло охватывала черная бархатная лента с единственной жемчужиной.